ЭКСПЕРИМЕНТЫ НА ЖИВОТНЫХ И ЭКСПЕРИМЕНТАТОРЫ

Герберт Штиллер, Маргот Штиллер

Herbert Stiller, Margot Stiller, Tierversuch und Tierexperimentator

Перевод на русский язык: Анна Кюрегян, Центр защиты прав животных "ВИТА", 2013

Вивисекция с точки зрения неврологии, психиатрии и психологии

http://vita.org.ru/library/philosophy/herbert_stiller_tierversuch.htm

Доктор медицины Герберт Штиллер, врач-специалист в сфере неврологии, психиатрии и психотерапии, родился в 1923 году в Ганновере, изучал медицину в Университете Геттингена, практиковал в Геттингене, Гронау, а также в Ганновере. С 1966 года имеет свою психотерапевтическую практику. В 1976 году вместе со своей женой опубликовал исследование "Эксперименты на животных и экспериментаторы" (издательство Hirthammer, Мюнхен).

Доктор медицины Маргот Штиллер, дипломированный психолог, врач-специалист в области неврологии, психиатрии, психотерапии, родилась в 1926 году в Дессау (Ангальт), изучала в Университете Геттингена медицину и психологию, практиковала в Геттингене, Гронау, Винтертуре и Ганновере. Маргот Штиллер умерла в августе 1978 года.

СОДЕРЖАНИЕ

Критика медицины, основанной на результах экспериментов на животных
Личность экспериментаторов
Список литературы

Критика медицины, основанной на результах экспериментов на животных

Стереотипное и бездумное заявление "Опыты на животных должны быть" требует более тщательного анализа. Когда что-то подчеркивают особенно сильно, то зачастую верно противоположное. О мире никогда столько не говорили, как о войне. А в случае с опытами на животных речь идет отнюдь не о "благе человека", упоминаемом подозрительно много, а чаще всего куда о менее благородных мотивах. Позже мы рассмотрим их более подробно.

Трагедия с талидомидом показала, каким опасностям подвергается человек, когда отсутствуют эффективные методы проверки лекарств. Физиолог Г. Гензель (H. Hensel) пишет в "Эффективности лекарств и опытах на животных" следующее: "При нынешних знаниях невозможно установить предполагаемое действие лекарства, его эффективность и безопасность для человека с помощью опытов на животных. В наше время вероятность предотвратить такую катастрофу, вызванную приемом медикаментов, с адекватной определенностью посредством экспериментов на животных, не больше, чем тогда". По своей чувствительности к химическим соединениям как отдельные органы человека и животных, так и системы органов кардинальным образом различаются (П.Мартини - P. Martini). Таким образом, миллионы опытов на животных еще ни разу не предсказали вред лекарств, например, врожденные уродства у человека. Это же относится к опытам на обезьянах, хотя у всех крупных фармацевтических концернов есть подопытные обезьяны. Скорее выходило наоборот: люди становились жертвами лекарств, и задним числом — невзирая на уже проведенную работу с животными — проверка этого самого медикамента на всех возможных видах возобновлялась, чтобы установить, а для какого вида медикамент опасен. Иногда таковым оказывались крысы, иногда куры, иногда какой-то вид обезьян, иногда свиньи. Предсказать его нельзя никогда, и трагедий уже произошло немало. Американский врач В.Апгар (V.Apgar) еще в 1970-е годы опубликовала список из более чем 40 лекарств, вызывающих врожденные уродства у детей.

Следует еще раз подчеркнуть, что с помощью экспериментов на животных побочные эффекты предсказать и предотвратить нельзя - по этому поводу согласны все фармацевты, хотя для общественности они заявляют совсем другое. Потому что животное реагирует совсем не так, как человек: например, 1-2 мг атропина убивают человека, на обезьян, лошадей, ослов оказывают слабое действие, а на морских свинок, кроликов, крыс и голубей — почти никакого эффекта. У человека 0,5-2 г скополамина вызывают серьезные отравления порой со смертельным исходом, а собаки и кошки переносят 100-200 г скополамина. Что касается стрихнина, смертельного яда для человека, то обезьяны и морские свинки могут переносить его в очень больших количествах, а куры - в десятикратном количестве. Мыши, козы, овцы и лошади могут без вреда для себя съедать болиголов, убивающий человека. От приема опиума с голубями, курами, совами практически ничего не происходит, а морфием они могут отравиться лишь при очень большой дозе. А кошке морфий опасен для жизни даже в минимальном количестве. Инъекция новалгина, которая снимает боль у человека и успокаивает его, вызывает у кошки обильное слюноотделение, что дает повод заподозрить у животного бешенство. Кролики переносят спорынью, чего нельзя сказать о собаках. Метиловый спирт, который может вызвать у человека слепоту, безвреден для животных.

Помимо того, что между человеком и животными есть серьезные различия, в лаборатории нормальное психическое и физическое развитие вряд ли возможно из-за крайне ограниченного жизненного пространства. Животных, которых выращивают в полностью контролируемых условиях, приходится оберегать от внезапного шума и даже от присутствия посторонних, потому что в противном случае они впадают в панику и затаптывают друг друга. Беспомощность и безнадежность ведут к нарушению психических защитных функций. Вновь и вновь приходится сталкиваться с лабораторными животными, которые апатично и без какой-либо надежды оглядываются вокруг, а вивисекторы, конечно, не замечают этого либо неправильно интерпретируют как спокойное поведение или доверчивость. Уже отсюда видно, что экспериментаторы неспособны распознать физические изменения у животных. Но вследствие изоляции возникает не только страх, который колоссальным образом нарушает физическое и психическое равновесие, но еще в большей степени — целый ряд органических функций (31). Денатурированные таким образом животные ни в коей мере не могут быть надежными моделями реальной жизни. П. Глис (P. Glees) говорит о невротичных лабораторных животных.
А еще в большей мере денатурация означает разведение стерильных животных без патологий и безмикробных животных. Гнотобиотические (безмикробные) животные появляются на свет в стерильных условиях посредством кесарева сечения, и выращивают их специальных изолированных клетках. Таким способом исследователи пытаются создать стандартизированное подопытное животное в качестве "измерительного инструмента". При этом животные должны быть здоровыми, не иметь микробов, точнее, определенных микробов, и, кроме того, им не следует иметь никаких мешающих свойств. Чтобы добиться последнего, ученые производят близкородственный инбридинг животных в стерильных условиях на протяжении многих поколений. Но исследователь поведения Т.Майер (Th. Mayer) считает невозможным получить таким образом "здоровых подопытных животных", а наибольшая денатурация происходит в случае с высокоорганизованными живыми существами, и результаты опытов оказываются недействительными. Даже у морских свинок в кишечнике и лимфатической системы наблюдаются признаки дегенерации. Мы должны повторить: животные с физическими и психическими вырождениями не являются надежными моделями, тем более для человеческих заболеваний. Неправильное отношение медицины к реальности становится очевидно в том числе и на примере дальнейшей судьбы гнотобиотических животных и животных без патологий: после трудной и дорогой подготовительной работы их прячут в картонные контейнеры с вентиляционной решеткой, чтобы они не задохнулись. Но через нее попадают разные инфекции, в результате, животные, выращенные в стерильных условиях, соприкасаются с теми же самыми микробами, от которых их так тщательно оберегали, и часто по прибытии в пункт назначения погиба-ют или же оказываются инфицированными. Этот факт делает излишними всякие комментарии. Но он представляет собой лишь одну из сомнительных сторон и нелепостей, характерных для опытов на животных.

Проверка лекарств на животных вместо результатов, действительных на человека, часто дает неверные выводы и становится причиной опасных побочных эффектов, таких как, например, врожденные уродства от талидомида, высокое легочное давление от мено-цила, аллергии от антибиотиков, инфаркты от противодиабетических медикаментов, тромбоз и рак от противозачаточных средств, депрессии от раувольфии, повреждения сердца и врожденные уродства от психотропных средств и т.д. Вновь и вновь относительно лекарств появляются предупреждения, и почти ежедневно их снимают с продажи — хотя все они казались безопасными в результате опытов на животных. Но все то, что исследуется, бывает предписано индустрией и ее прибылью (33). Опыты на животных проводятся не потому, что они необходимы, а потому что фармацевтическая индустрия и экспериментаторы постоянно внушает мысль журналистам, политикам, врачам и непрофессионалам о необходимости и оправданности вивисекции. Еще Рейчел Карсон (Rachel Carson) отмечала: "Когда выступает научная организация, то чей голос мы слышим — науки или индустрии? Общественность думает, что это голос науки". К сожалению, на эти внушения поддались и законодатели, поэтому проверки лекарств на животных требует закон. Токси-колог Г.Збинден (H. Zbinden, Selecta 5/76) подчеркивает: "В токсикологии существует тенденция бездумно экспериментировать на животных и переоценивать их эффективность. В результате часто какой-то тест оказывается стандартным, от которого отступить нельзя. Это не только затрудняет дальнейшие разработки, но и становится причиной законодательных решений, которые не всегда бывают научными".

Таким образом, требуется проведение устаревших опытов, которые можно заменить более качественными и дешевыми методами. В результате, законодательство и эксперименты на животных становятся препятствием для истинного прогресса и ведут только к повышению расходов в здравоохранении. Лучшим примером тому служит Немецкий приматологический центр. Федеральная земля Нижняя Саксония хотела создать приматологический центр за 33 миллиона дойчмарок, "чтобы населению не приходилось долго ждать вакцинации", "для исследования вирусных инфекций и малярии". Но вакцины, разработанные при помощи обезьян, неоднократно приводили к болезням и смертям. А сделанные с использованием человеческих диплоидных клеток — нет. Депутат бундестага У. Фибиг (U. Fiebig, D? 45/73) говорит: "На вопрос об эффективности и надежности опытов на животных мне доводилось получать только уклончивые ответы. Большую тревогу вызывает высказывание фармацевта Хольца (Holtz): "Сравнительное исследование аспирина и талидомида на крысах дало бы зеленый свет талидомиду, но не аспирину, который используется уже более полувека. Мне не удалось получить четких, статистически безу-пречных данных о конкретных случаях эффективности опытов на животных, а вера не может быть основой для директив по контролю..." Следовало бы доказать фактическую эффективность токсикологии и фармакологии, основывающихся на работе с животными. Фармакологам надо, наконец, честно резюмировать, какие лекарства действительно получены при помощи опытов на животных, насколько они соответствуют клиническим показаниям, и сколько лекарств, напротив, было разработано без экспериментов на животных. Без ответов на эти вопросы каждое исследование на животных следует рассматривать всего лишь как гипотезу, не отменяющую другие варианты". Например, один из немногих важных медикаментов, дигиталис, был открыт не учеными; с его помощью так называемый знахарь более 200 лет вылечил от водянки знаменитого оксфордского врача, от которого коллеги уже отказались. А. Флеминг (A. Fleming) открыл пенициллин, благодаря случайному соединению культур бактерий со спорами грибов. Как отмечает Р.Райдер (R. Ryder), "если бы этот препарат протестировали на животных, то его токсичность для морских свинок наверняка бы перекрыла дорогу использованию его в клинической практике". А наркоз был открыт Велсом (Wells) и Симпсоном (Simpson) через наблюдения за собой. Психотропные вещества открыли в клинике, а не через опыты на животных. Только дальнейшая их разработка проводилась с помощью экспериментальных моделей.

По поводу медикаментов мы должны четко понимать, что в любом случае, вне зависимости от проведения или непроведения опытов на животных человек — то есть, пациент — становится объектом исследования, причем недобровольно. Согласно Эйххольцу (Eicholz), предсказать с помощью опытов на животных токсическое действие вновь созданных синтетических препаратов невозможно (21). Даже фармацевт, представитель ин-дустрии Р.Ратшенк (R. Rathschenk) указывает: "На основании результатов работы с жи-вотными никогда нельзя с абсолютной уверенностью сказать, поможет ли медикамент человеку, не навредит ли он ему", а Швитцер (Schwietzer) из Федерального ведомства по вопросам народного здравоохранения говорит о "неправильных подопытных животных". Потому что в соответствии с методологией клинической статистики работа с ними неэффективна, а ее результаты не могут быть перенесены на человека. Фармаколог В.Клаус (W. Klaus, N.A.Bl. 14/71) отмечает, что на полную безопасность лекарств нельзя рассчитывать из-за опытов на животных. Безграничная вариабельность реакций зависит еще и от вида животного: декстран токсичен для крыс, гризеофульвин вызывает у мышей опухоли печени, но оба этих лекарства не имеют таких побочных действий в случае с людьми. Напротив, у людей у людей от хлорамфеникола возникает повреждение костного мозга и повреждение печени от хлорпромазина, хотя при опытах на животных ничего такого не наблюдалось. Оротовая кислота широко применяется для лечения болезней печени у людей, но вызывает ожирение печени у крыс. Кроме того, фармакокинетическое поведение у человека и животных практически никогда не совпадает. При проведении опытов на животных многие процессы обмена веществ вообще нельзя трактовать равноценно. Самыми интенсивными и одновременно опасными побочными эффектами являются аллергические реакции, и понять их с помощью опытов на животных вряд ли возможно. Согласно Клаусу, вследствие недостаточного учета побочных эффектов опасность медикаментов не оценена однозначно. Наиболее успешны клинические наблюдения за действием лекарства с подробным фиксированием всех интересующих функций и принятием во внимание различных факторов; тем не менее, клинические фармакологи работают так лишь в отдельных случаях. Аналогичного мнения придерживается клинический фармаколог Х.П. Куэммерле (H.P.Kuemmerlee, Perisk. 17/72): современная фармакология должна рассматривать в качестве отправной точки больничную койку. Именно через нее можно выяснить, каким образом лекарство действует на больного человека, а не на здорового и тем более — не на лабораторное животное.

Как уже указывалось, с точки зрения статистики перенос на человека результатов, полученных при экспериментировании на животных, не обоснован и ненадежен. Эксперимент зависит от отдельных факторов. Научное использование экспериментов и тестов происходит с использованием точных статистических методов. Статистическая обработка показывает, что необходима проверка эффективности и надежности с вычислением коэффициента корреляции. При валидизации выясняется, насколько точно эксперимент или тест проверяет то, что призван проверять. А проверка на надежность устанавливает, окажутся ли полученные в одной группе результаты эксперимента или теста идентичными при повторении в другой такой же группе, при тех же условиях. Результаты проверки на действительность и достоверность должны быть не случайными, а значимыми. Но важнейшая предпосылка научной ценности и самое главное условие для проверки на достоверность заключается в том, что понятно даже любому непрофессионалу, а именно: группа, на которой было разработано экспериментальное средство, например, тест, должна соответствовать группе, где этот тест в дальнейшем найдет применение. Это должна быть представительная и аналогичная группа, в противном случае результаты окажутся непригодными. Если выражаться совсем просто: тест на определение уровня физического и умственного развития ребенка, необходимого для начала школьного образования, не следует разрабатывать на взрослых. А когда опыты на животных проводятся для человеческой медицины, то о представительности речи вообще быть не может. И таким образом главная предпосылка научности выпадает. Иными словами, результаты опытов на животных нельзя перенести на человека. Они бессмысленны.

Как считают В. Браутигам (W. Brautigam) и П. Кристиан (P. Christian), опыты на животных - это искусственные продукты при ограниченных возможностях реакции и обработки, и их результаты нельзя переносить как на человека, так и на животных, живущих в естественных условиях. Эти эксперименты могут только дать информацию о взаимосвязи лабораторных условий и функционированием организма у лабораторных животных. Дан-ные реакции лабораторных животных не применимы к патогенезу человеческих болезней. В опытах на животных заложено то, что К.Хольцкамп (K. Holzkamp) обозначает как сомнительность экспериментальных исследований. Эта методика влечет за собой следующие тенденции. 1. Разбивка реальности, то есть, используются лишь изолированные пере-менные, относящиеся к гипотезе. 2. Сведение на нет общих условий, то есть, влияние окружающей среды или индивидуальных особенностей организма ограничивается или пол-ностью устраняется. 3. Ситуация с причинами оказывается неоднозначной, то есть, при исключении всех переменных, которые могли бы стабилизировать область чувствитель-ности, к реакции ведет даже самый слабый раздражитель.

Когда в человеческой медицине, невзирая на все сказанное, проводятся опыты на животных, их можно рассматривать только как псевдонауку либо как алиби. Они не име-ют никакого отношения к науке. То есть, они не требуются "для предотвращения, поиска методов лечения и исследования" человеческих болезней", потому что не могут дать никакой информации по поводу человека. Поэтому целые книги можно заполнить случаями бесчисленных ошибок, отрицательных побочных эффектов и смертей, которые по сей день происходят с людьми вследствие того, что результаты опытов на животных переносят на человека. Ряд ученых, например, врач-клиницист Ганс Мух (Hans Much), выражали подобную мысль гораздо более жестко: "Опыты на животных на 50% есть мерзкое живодерство, а еще на 45% — бесчинство". С современной точки зрения и после сбора статистики в медицинских университетах можно будет рассматривать как бесчинство и те 5% опытов, которые Мух принимает.

Опыты на животных не дают достоверной информации даже относительно возможного вреда от одного лекарства. Но большинство больных принимают по несколько лекарств одновременно. И опыты на животных обречены на неудачу, когда они призваны дать хоть какую-то информацию о взаимодействии нескольких лекарств и их влиянии на человеческий организм. Кроме того, все это многостороннее действие надо увидеть в сочетании с отрицательным воздействием окружающей среды — безнадежное предприятие. Независимо от того, нравится нам это или нет, даже относительно влияния одного медикамента вывод заключается в том, что животные погибли напрасно. Именно мы, люди, оказываемся невольными подопытными кроликами (если не считать малочисленных добровольцев, для которых действуют не всегда обязательные правила). То, что это бесконтрольное испытание на ничего не подозревающих гражданах стало подконтрольным, есть требование клинической фармакологии, которая погрязла в пороке. В Нижней Саксонии в одном всемирно известном медицинском университете мы видели вывеску "клиническая фармакология", но за ней была абсолютная пустота. Эксперты отсутствовали, и помещения не использовались. По нашему мнению, в разработке новых и, стало быть, потенциально опасных медикаментов для человека нужды нет, зато насущно необходимо перепроверить на пациентах, то есть, методами клинической фармакологии, те лекарства, которые были разработаны с помощью опытов на животных и которые уже находятся в обороте.

Несомненно, множество полезных для человека лекарств, так и не было бы обнаружено, если бы исследования происходили только на животных. В 1914 году опыты на жи-вотных показали, что амилнитрит повышает внутриглазное давление. Исходя из этого, эффективному лекарству перекрыли дорогу на 50 лет. В 1964 году было установлено, что у человека, в отличие от животных он понижает внутриглазное давление. Еще одним примером ошибок, произошедших из-за опытов на животных, является исследование де-привации сна. Его проводили на кошках, собаках, обезьянах, кроликах, овцах и крысах. Если животных лишить глубокого сна, то у них наступает изнеможение, которое ведет к смерти. Как сейчас выяснилось, человеку лишение сна не вредит в такой мере. Его рекомендуют как метод лечения при депрессиях.

Голая естественнонаучно-экспериментальная установка сегодняшней медицины толкает к изучению всех болезней с помощью экспериментальных моделей. Она сократила медицину до той сферы, которая казалась понятной посредством этих моделей, и пренебрегала всеми остальными неизмеримыми областями. Г.Краух (H. Krauch) говорит о немецкой медицине как о ветеринарной медицине. Из-за этой медицины, которая основывается почти исключительно на работе с животными, 5% всех болезней сегодня есть отрицательное действие медикаментов (согласно исследованиям американской Администрации по пищевым продуктам и лекарственным препаратам — аж 10-15%), а у 25% всех больных наблюдаются побочные эффекты лекарственных препаратов. А. Львов (A. Lwoff), лауреат Нобелевской премии из парижского Института им. Пастера считает, что приемом лекарств вызвано 30% всех болезней, а согласно терапевту Ф. Гоффу (F. Hoff), нарушения вследствие потребления медикаментов являются самыми серьезными заболеваниями. Слепые к практике исследования представляют опасность для здравоохранения (И. Иллич - I. Illich). В этой связи представляется интересным сообщение европейского сообщества, что во Франции, где потребление лекарств наибольшее, состояние здоровья населения наихудшее, а в Голландии с наименьшим потреблением лекарств — наилучшее. Производство лекарств дает плоды, которые не только делают фармацевтику научно недостоверной, но и подрывают служебную этику врача. Согласно Всемирной организации здравоохранения, половина медикаментов производства ФРГ, по своим медико-терапевтическим функциям излишни. Индустрия производит не те, лекарства, в которых есть необходимость, а те, которые приносят наибольшую прибыль.
С 1972 года продолжительность жизни в развитых странах вновь начала падать, а число больных, особенно детей с врожденными уродствами — увеличиваться. Вскоре по-сле войны на долю новорожденных с аномалиями, то есть, генетическими дефектами, приходился 1 процент. 30 лет спустя генетические нарушения стали обнаруживаться у каждого третьего ребенка, то есть, у 33%. В незначительной мере это может быть связано с тем, что в послевоенные десятилетия меньше стало иметь место невынашивание беременности. Тем не менее, вряд ли число врожденных уродств возросло в 20-30 раз за одно поколение по этой причине. А еще в 1940-е годы рак у детей считался редким явлением; ныне же от рака умирают больше детей, чем от какой-либо другой болезни. Невероятным образом увеличение числа проблем со здоровьем происходит бок о бок с ростом количества врачей. С 1960 по 1970 население ФРГ возросло на 9,4%, число врачей, занимающихся свободной практикой — на 3%, а число врачей, задействованных в исследованиях и управлении — на 37%. Согласно Р. Куннесу ("Ваши деньги или Ваши жизнь" — R. Kunnes, "Your money or your life"), именно в тот период на медицинские исследования выделялись наибольшие суммы, и тогда же результаты оказались наименьшими, потому что исследования были в основном теоретические — бессмысленные или не применимые к человеку. Вряд ли эти колоссальные затраты на работу с животными вообще имели какой-то смысл, больший смысл, чем разработка альтернативных методов, таких как культуры клеток, органов, тканей и компьютерные модели.

Огромные возможности культур клеток и компьютеров совсем у нас не исчерпаны. Ветеринар А.Майр (A. Mayr) отмечает, что, невзирая на огромное количество проделываемой работы в области экспериментирования на животных, достичь удалось очень малого. Назрела необходимость отменить опыты на животных, не способные спрогнозировать ничего либо дающие лишь ограниченную информацию, на эффективные лабораторные методы. По мнению нобелевского лауреата Х.Кребса (H. Krebs, Selecta 42/75), изолированные клетки имеют большое преимущество перед целым органом или тем более организмом, потому что они предлагают обозримые возможности. Прежде всего с их помощью удается зафиксировать промежуточные и конечные продукты. Каждое живое существо имеет структуры и функции, присущие для его вида. При проведении опытов на животных реакция на патологическое воздействие, например, инфекцию или медикамент, не идентична у разных видов. Отсюда следует, что опыты на животных не годятся для изучения человека. В исследованиях, при которых для человеческих болезней создаются "экспериментальные модели", неправильна уже гипотеза. Но при работе с культурой клетки можно использовать человеческую (то есть, нужного вида) ткань и таким образом провести исследования, применимые к человеку. Такими методами можно проверять медикаменты, сколько требуется, не ставя под угрозу жизнь человека или животного, а результаты оценить, исходя из четких условий (32). Культуры тканей имеют с преимущества и никаких недостатков опытов на животных. Все медикаментозные средства, проверенные ранее на животных, можно точно так же исследовать с помощью культур клеток, тканей и органов. Надо только принять во внимание тот факт, что для каждой группы субстанций требуется использование определенного метода. Помимо того, что культуры тканей дают результаты быстрее, чем опыты на животных, они дешевле, точнее и могут быть применены к болезням, которые встречаются только у людей (1).

В отличие от мышиных клеток, которые часто вырождаются в раковые, человеческие клетки не обретают никаких аномальных свойств. Ранее человеческие противовирусные вакцины делались из обезьян, а также и почек собаки и эмбриональных клеток цыпленка, то есть, видов, которые являются носителями живых вирусов. Клеточные культуры животных тканей тоже оказываются загрязнены вирусами, например, обезьяньим вирусом SV 40, который в 1967 году вызвал смерть семи ученых на станции им. Беринга. Между тем клеточные ткани, выращенные из человеческих диплоидных клеток, не содержат вирусов. Клеточный штамм Wi 38, разработанный Л.Хейфликом (L. Hayflick), тестировали в лабораториях всего мира, и вирусов не обнаружили ни в какой из них. Этим штаммом человеческих диплоидных клеток было вакцинировано более 1 миллиона человек без каких либо нежелательных результатов. Зато вновь и вновь приходится слышать о негативных последствиях вакцин, сделанных и живых животных, и число отрицательных эффектов оказывается значительно выше числа заболеваний, как в случае с оспой и бешенством. Если бы вакцины разрабатывались из культур клеточных тканей, то можно было бы избежать множества случаев серьезных последствий и смертей от вакцинации. Установлено, что клеток, полученных из одной такой культуры, было бы достаточно для иммунизации всего человечества от многих вирусных заболеваний.

Таким образом, производство вакцин из человеческих диплоидных клеток менее опасно и более надежно, чем из животных, и, к тому же, согласно Хейфлику, оно дает еще один побочный эффект: "Прекращается бойня обезьян" (14). Если бы на работу с культурами тканей тратилась всего лишь 1/5 часть средств, выделяемых на опыты на животных, мы бы получили больше практических результатов, чем имеем сейчас, при экспериментировании на животных. Но, к сожалению, фармакологи отказываются от своих привычек с большой неохотой и продолжают использовать животных. Давно известно, что опасность врожденных уродств можно установить уже при проверке лекарства ин витро, результат при этом оказывается гораздо надежнее, а стоимость выходит ниже. Например, в Турции трагедии с талидомидом не было, потому что в 1956 году С.Т.Аугюн (S.T. Aygun) посредством теста с культурой клеток продолжительностью в один месяц распознал тератогенное действие этого препарата, и это пресекло его использование в Турции. Он поделился результатами с фирмой-производителем. Последняя ответила, что лекарство тестировали в течение трех лет на 3000 животных, и поэтому оно безвредно. Результат нам известен.

Компьютеры тоже представляют собой хорошую альтернативу, но они способны на больше, чем опыты на животных. Например, в области фармакокинетики аналоговые компьютеры вычисляют распределение и концентрацию вещества в желудке, крови и моче. Из всего лишь нескольких модельных значений можно легко подсчитать все другие величины и разработать рекомендации по дозировке. Кроме того, компьютеры обеспечивают результаты, которые посредством опытов на животных получить вообще нельзя. Например, таким путем можно высчитать наиболее благоприятный уровень операции или проиграть отравление сердечной мышцы дигиталисом со всеми последствиями.

А теперь поговорим о раке — самом любимом и одновременно самом позорном аргументе экспериментаторов. Недавно в одном из докладов на медицинском конгрессе сообщалось, что при нынешнем исследовании причин рака ждать клинически значимых и надежных результатов не приходится. Тем не мерее по-прежнему используются миллионы животных и растрачиваются безмерные деньги налогоплательщиков. За несколько десятилетий на животных протестировали более 300 тыс. химических веществ. Более 6000 противораковых средств успешно прошли проверку на животных. Но они не помогли людям, так как полученные результаты действительны только для определенного вида животных. Вместе с тем, смертность от рака значительно возрастает, например, в США на 5000 случаев ежегодно. За первые 7 месяцев 1975 года количество смертей от рака увеличилось на 7% по сравнению с тем же временным промежутком 1974 года. Столь плачевные результаты отнюдь не удивительны, потому что экспериментальный рак у подопытных животных не имеет никакого отношения к человеческой онкологии. Например, ни у одного животного не возникают метастазы злокачественных опухолей, в то время как у людей посев раковых клеток через определенное время всегда вызывает их. У животных рак почти всегда имеет вирусное происхождение, а у человека практически не бывает форм рака вызванных вирусами. У человека рак в 80% случаев бывает вызван химическими веществами из окружающей среды, а 25% этих химических веществ оказываются растворены в пище. Опасное сведение человеческой медицины до почти исключительно медицины ветеринарной заметно в следующем исследовании лейкемии: "Вирусное происхождение болезни у человека еще не доказано, но достоверно известно, что у кошек лейкоз вызывается вирусом" (Selecta 9/76). Помогает ли это знание больным?

Хотя, как подтверждает Федеральное правительство, успеха достигнуто мало, большинству ученых до сих пор удается выбивать огромные суммы для проведения ни к чему не обязывающих исследований на неверных объектах. А в условиях неверных выводов и, как следствие, беспомощности врачей страдают в конечном счете онкологические больные. Как считает вирусолог Х. цур Хаузен (H. zur Hausen), онкологические исследования должны, наконец, преодолеть стадию опытов на животных и срочно перейти от мышей к людям. Они не должны исчерпываться лишь удовлетворением научного любопытства. Здесь речь идет об исследованиях посредством культур тканей и особенно человеческих опухолевых тканей. Выращенные клетки и зародышевые ткани реагируют точнее, чем животные, при этом при работе с зародышевыми тканями чувствительность порой оказывается точнее в 100 раз. Таким образом, эти исследования применимы к человеку и надежны.

В нефармацевтических медицинских исследованиях, а также в фундаментальной науке псевдонаучные опыты на животных также не оправданы, потому что они ведут к заблуждениям и неправильным методам лечения. "Это не легче, чем делать множество так называемых интересных исследований. Природу можно изучить только насильственно, и она будет вынуждена давать нам выстраданный ответ. Эти результаты — продукты искусственные и экспериментальные, обладающие сомнительной биологической ценностью. За такими рассуждениями следует неизбежная критика в адрес многочисленных экспериментальных работ, которые до недавнего времени считались основой наших медицинских теорий" (15). Только закрепление опытов на животных в медицинских исследованиях и полное непонимание разных психических состояний объясняют то, почему традиционная медицина оказывается практически беспомощна перед большинством сегодняшних человеческих болезней, то есть, болезней цивилизации, долее которых значи-тельно превышает половину всех болезней во врачебной практике. Да, опыты на животных представляют собой научное алиби для медицинских исследований, проводимых целиком и полностью ради человека.

Ученый, занимающийся фундаментальными исследованиями, хочет отключить обратную реакцию организма, чтобы установить действие только одного фактора, например, повреждения или медикамента. Для этого он разрушает гармоничные чередования в организме и меняет те функции, которые хочет исследовать. Для прекращения взаимодействия между головным мозгом и телом часто используется кураре. Кураре, стрельный яд южно-американских индейцев, парализует мускулатуру, но оставляет неизменным сознание, так что жертва, будучи парализованной, но в полном сознании, не может отреагировать ни на какой контакт из окружающего мира и мучительно задыхается. У подопытных животных смертельное удушье предотвращают посредством искусственного дыхания, которое делают с помощью трахеотомии. Мучения остаются неизменными, хоть они и не видны. Второй метод, рассечение нервных соединений между головным и спинным мозгом, имеет сходное действие. Такой способ тоже отделяет головной мозг от тела, поэтому его называют децеребрация. Согласно протоколам экспериментов, для исследований мозговых волн чаще всего используются кошки по 20, 50 животных и даже больше. Имплантация электродов в мозг и трахеотомия делаются под наркозом. После введения кураре животные, зажатые в стереотактическом аппарате, то есть, "иммобилизованные", просыпаются и дышат искусственным образом. Фиксация мозговых волн, которая происходит посредством электродов в мозгу или винтов в черепе, начинается через 1-2 часа после прекращения действия наркоза и продолжается в течение многих часов.

Таким образом, все эти животные, которых фиксируют в удерживающем устройстве, во время опытов находятся в сознании и под парализующем действием кураре. Они не могут выразить свой страх и мучения. При этом чувственные восприятия и, следовательно, чувствительность к боли у млекопитающих развиты гораздо сильнее, чем у людей, а страхом у животных всегда бывает страх смерти - в результате, страдания их вообразить не-возможно. Но, как мы знаем, именно страх меняет функции организма и делает неверны-ми результаты. Тем не менее, экспериментаторы не в состоянии использовать то, что не может быть измерено. Они сокращают то естественное, что происходит на маленьком участке, и что можно измерить. Им достаточно зарегистрировать ни к чему не обязывающую кривую, чтобы базировать на ней свои гипотезы.

В Ганновере один экспериментатор заявил в своем докладе: для исследования электрических мышечных токов кошки ввели наркоз и рассекли спинной мозг. Затем доставали мышцу задней ноги, соединяли ее с измерительным аппаратом, и наркоз на данной стадии проходил. Нервные пути, которые вели в организм, перерезались, чтобы была возможность оставить головной мозг незатронутым и прекратить действие наркоза. Животное тут уже не могло двигаться. Такой регламент, как в этом исследовании функций мозга и нервов, используется и в других случаях, например, при исследовании кровеносной системы и для проверки медикаментов. Согласно этому ганноверскому физиологу, опыты с кошками среди нейрофизиологов очень популярны, потому что кошек "легко достать", и они "так выносливы".

Как мы увидели, наиболее распространенный тип эксперимента состоит в искусственном отключении системы обратной связи: в причинно-следственной цепочке ликвидируют взаимодействие. Классическая естественнонаучно-экспериментальная медицина игнорирует целостные живые системы, потому что она может заниматься только изолированными, линейными процессами. Но абсолютизация таких экспериментов ведет не только к неправильному пониманию функционирования живых систем: в практической медицине она влечет за собой неверное лечение (35). Вместе с тем, медицине следовало бы охватывать человеческий организм как целое, как единство всех сложных жизненных процессов. Только тогда всю работу организма, которая объясняется обменом информации с окружающей средой, например, кровообращение, пищеварение и т.д., можно неограниченно копировать при помощи открытых систем обработки информации. На этом основан метод симуляции. К примеру, вместо экспериментирования с процессом метаболизма в лаборатории можно сделать это при помощи компьютера (23). Без подобной компьютерной имитации не были бы возможны космонавтика и прилунение, и достичь бы удалось гораздо меньшего. Возможности компьютера многократно больше, чем мы в настоящее время можем себе представить (в 1975 году — прим. переводчика). Сегодня нет необходимости отправляться в лабораторию за проведением естественнонаучных опытов. Их с та-ким же успехом можно сымитировать при помощи компьютера. Уже существуют программы по экспериментированию, которые изображают функции сердца, кровообращения и кровеносных сосудов; другие программы показывают химические процессы в крови. Работа всех моделей максимально приближена к жизни, причем можно смоделировать не только нормальное, но и патологическое состояние. Нарушенную функцию можно запускать, ускорять или замедлять сколь угодно часто, и, что очень важно, пробовать на модели лечение. Врачи, которые работают с такими моделями, имеют возможность исследовать состояние своих пациентов в разных условиях. Такой вид моделей особенно хорошо зарекомендовал себя в образовании. Таким образом студент может, например, проецировать орган на экране и проигрывать самые разные функции и воздействия. Компьютер всякий раз будет ему показывать, каким образом тот или иной орган ведет себя в меняющихся условиях. Таким образом, можно испытать физиологические модели, которые "переживут" любую "терапию" (24). "Двухнедельный эксперимент, для которого требуется 200 кошек, каждая стоимостью 20 долларов, можно провести при помощи компьютера в течение полдня с очень малыми затратами, получив при этом очень большой объем информации" (Вернер - Werner).

При исследовании функций мозга электронные нейронные модели имеют большие преимущества: они могут точно и экономно смоделировать сложные взаимосвязи функций. В этом случае есть возможность заранее точно задать характеристики всех переменных величин и в любое время их проверить. Н.Ст. Сазерленд (N. St. Sutherland) даже полагает, что понять механизм мозга было бы невозможно без имитации моделей мозга в компьютере. Примером огромных возможностей электронно-вычислительных машин служит компьютер Aldous, разработчик его — Дж. Локлин (J.C. Lochlin). Самыми важными его программами являются восприятие, чувства, выбор действия, самопроверка и обучение. Он реагирует на ввод страхом или симпатией. Он моделирует такие действия как отход, нападение, приближение, борьба или равнодушие. Aldous распознает объект по его свойствам и реагирует на него соответствующими "эмоциями". Подпрограмма "реакция на объект" обеспечивает в соответствии с тем или иным действием обратную связь из окру-жающей среды, и всякий раз происходит обучение чему-то новому, то есть, поведение по отношению к окружающей обстановке меняется. "Межличностная" система, состоящая из двух компьютеров, очень чувствительна. Если один из них ведет себя плохо, то развивается обоюдная вражда. Если они проявляют расположение друг к другу, то может развиться стабильная дружба. К.М.Колби (K.M.Colby) при дальнейшем совершенствовании этой модели создал модель невротической личности, которая в состоянии изобразить довольно сложные структуры поведения (18).

В компьютер следует ввести все известные и новые исследуемые величины. Поэтому компьютер может воспроизвести физические взаимосвязи в организме человека лучше, чем подопытное животное совершенно другого вида. Кроме того, в долгосрочной перспективе компьютеры оказываются гораздо дешевле, потому что они используются мно-гократно, и их можно обновлять. Вместе с тем, животных убивают, следовательно, все время надо приобретать новых, а использование их по сути сводится к успокоению потре-бителей, а не в предотвращении истинной опасности. Серьезное препятствие для введения новых компьютеров состоит в резко отрицательном отношении к ним со стороны меди-цинской науки. Многие преподаватели высшей школы "абсолютно несведущи по поводу возможностей компьютеров" (24). Поскольку компьютеры могут использоваться почти во всех сферах, студент должен учиться научному мышлению таким образом. Кроме того, мы придерживаемся мнения, что опыты на животных в учебном процессе самым отрица-тельным образом действуют на человека с нормальной психикой, особенно когда речь идет о здоровых животных, которых "приносят в жертву".

Здоровые животные ни в коей мере не передают того, что, например, хирург обнаруживает у больных людей. Здоровые организмы, то есть, правильно функционирующие системы, отличаются большей эластичностью и подчиняются большему количеству правил, в то время как в больном организме действует лишь малое число жестких правил (36). Экспериментаторы об этом не думают. "Во всех наших экспериментах на животных мы работали только со здоровыми сердцами. Мы не думали о том обстоятельстве, что теперь нам придется иметь дело с больными сердцами, находящимися на нижней границе работоспособности" (В. Алкерс - W. Alkers). По этой причине представляется, что опыты на животных при отработке оперативных приемов — неверный метод. Веками молодые хирурги постигали свое ремесло, годами ассистируя опытным хирургам, и в конце концов под руководством последних начинали оперировать самостоятельно. До сих пор такой ме-тод считается лучшим и самым проверенным. До сих пор, говорит Р.Ниссен (R. Nissen), в хирургии основу для сегодняшних операций составляют методы Лангенбека (Langenbeck), Лексера (Lexer), Джозефа (Joseph), Гиллиса (Gillies), Филатова и др. Недавние опыты на животных оказались возможны только благодаря этому развитию приемов оперирования.

Так необходимы ли эксперименты на животных в действительности? Или они и здесь заставляют следовать по неправильному пути? Не прибегают ли к последующим операциями лишь ради яркого эффекта за счет пациентов? За сенсационными "опытами на человеке" Кристиана Барнарда (Christiaan Barnard) последовали новые, причем во всем мире. Спустя год после его "первопроходческого подвига" было уже ясно, что большинство реципиентов пересаженных сердец умирали в течение нескольких дней или недель из-за отторжения тканей. Три немецких "подопытных кролика" умерли в течение 24 часов. Четвертый избежал этого "побочного эффекта" чудом, когда пришлось остановить операцию, обоснованную аргументом, что без нее он проживет только 24 часа. Сегодня, спустя более 6 лет, он жив и пребывает в добром здравии. Гамбургское студенческое представительство еще в 1968 году высказывало публичную критику, что "здесь имеет место такая наука, которая сознательно планирует убийство подопытных объектов в виде людей, считая это допустимым последствием". Но за прошедшие 8 лет, в течение которых было пересажено 260 сердец, никому не пришла в голову идея запретить рискованные эксперименты честолюбивых операторов (Л.Рейнбахер - L.Reinbacher). В центре медици-ны должен находиться пациент, а не самовыражение ученого, говорит Киенле (G. Kienle и то, и то см. в Bild d. Wiss. 1/76). Пересадки органов справедливо вызывают много споров. К.П.Кискер (K.P. Kisker) говорит о "кратком одурманивании от пересадок органов" (19). К тому же, гораздо меньше известно о том, что реципиенты пересаженных органов в 140 раз больше подвержены раку, чем представители контрольных групп. А о колоссальной подверженности инфекциям, аномалиях в крови, повреждениях костей, головного мозга сетчатки и говорить не приходится. Кроме того, по прошествии недолгого времени со всяким пересаженным органом начинаются те же проблемы, из-за который пришлось удалить собственный орган пациента.

А теперь вернемся к хирургам: если хирург делал опыты на животных, значит, это плохой хирург. А если он не занимался экспериментами на животных и сохранил в себе человечность, то, вероятно, это хороший хирург. Одну из возможностей для упражнения представляет собой SIM 1, кукла, управляемая компьютером. Она выглядит настолько натуралистично, что во время хирургических упражнений может занимать место пациента. Она дышит, кашляет, у нее есть сердцебиение и кровяное давление, а также бывает тошнота. На ней можно сымитировать все нормальные и патологические реакции, с которыми сталкивается анестезиолог во время операции. Университеты в Калифорнии и Флориде, которые заменили работу с животными на такие роботы, смогли благодаря этому сократить продолжительность подготовки анестезиологов на четверть.

Из-за всеобщей веры в науку и благоговения перед ее авторитетом вопрос о смысле опытов на животных предусмотрительно не ставится. На заседании Немецкого хирургического общества сообщалось о двух случаях, когда в желудок по недосмотру вдули ки-слород и пациенты умерли, в результате, одна пациентка умерла. Этот эпизод сразу же воспроизвели на животных: его наблюдали вплоть до наступления смертельного шока и описали. Так данный эпизод перестал быть оплошностью: появились научные доказательства того, что это должно произойти. Поскольку с помощью опытов на животных отрицательные действия предсказать нельзя, ученые бывают довольны, когда им удается подтвердить опасность впоследствии. А устроит ли это жертв?
У человека прекращение кровоснабжения мозга примерно на пять минут ведет к органическим повреждениям мозга, а если кровоснабжения нет в течение 8-20 минут, то наступает смерть. Если его не было несколько минут, возникают психические нарушения (ослабление деятельности мозга). В Институте мозга им. Макса Планка доказали, что изолированные головы, соответственно, мозг собак и кошек могут быть оживлены по прошествии 60 минут. В другом месте обезьян возвращали к жизни через 16 минут, и у них "не оставалось определимых повреждений". Успеха удавалось достичь "благодаря содержанию в снотворном высоких доз токсичных медикаментов (барбитуратов), которые снижают потребность мозга в кислороде". Теперь ученые хотят приступить к исследованиям на человеке. То есть, требуется поставить в один ряд повреждения в результате того, что прекращалось кровоснабжения и повреждения от отравления барбитуратами. Работники института вряд ли не знали, что у их несчастных жертв возникли серьезные психические нарушения — они должны были это знать, если, конечно, они способны воспринимать не только примитивные, измеримые проявления жизни. Для людей эти знания означали бы только продление умирания или в лучшем случае болезнь мозга, потому что человеческий мозг гораздо чувствительнее.

Слишком много ученых занимаются бессмысленными для человека исследованиями. Их отличает только огромное количество ссылок на литературу, описывающую опыты на животных, и постоянное повторение опытов. И совершенно безразлично, нужны ли опыты или нет, и сколько раз их уже делали другие ученые. Если эксперимент удается, то его точно так же проводят в других местах с иными видами животных — или с теми же самыми видами, но немного изменив условия. На поток публикаций все равно никто не смотрит, в том числе и те, кто дает разрешение на эти опыты. Ни один специалист в какой-либо узкой сфере не способен прочитать больше чем 5% литературы из области своих профессиональных интересов. Каждый год выходят 7000 специализированных медицинских журналов, это 60-70 миллионов полос. Более половины составляют повторы. "Огромное число научных публикаций за претензиями на объективность часто скрывают повторы, пустоту или полную ерунду" (Selecta 31/75). Часто проделывается вообще одна и та же работа с незначительными изменениями, например, в виде лекции по случаю вступления в должность, в виде статьи для специализированного журнала, а еще, по иронии судьбы, в виде доклада для общества защиты животных и статьи для зоозащитного печатного органа. Д.Ф.Хорробин (D.F.Horrobin) подчеркивает, что "в биологии очень много проектов реализуется не ввиду их необходимости, а потому что есть такая возможность. Профессиональный рост зависит от количества опубликованных работ, а не от их качества, и поэтому совершенно очевидно, что для каждого молодого ученого самым практичным путем оказывается концентрация неважных, но легких для исследования тем. Зато если бы ученые больше думали и меньше экспериментировали, и огромный поток идиотских публикаций уменьшился бы, то наука бы развивалась быстрее" (17). Но, как указывает Ф.Хакер (F. Hacker), такая "странность" как мышление в наши дни устарела, а квалификация ученого и подлинность эксперимента оказываются однозначно убедительны только тогда, когда опыт проходит в научной лаборатории (11).

Чтобы добиться повышения продаж посредством указания на научную проверку, многие фирмы прибегают к тестированию своей косметики на животных. Они проверяют ее переносимость кожей и глазами, а также токсичность. Поскольку косметика не должна быть токсичной, животным скармливают, чаще всего принудительно, огромные количества тестируемого препарата. Если речь идет о пудре для лица, декоративной косметике или жидком лаке для волос, то боли, конечно же, оказываются гораздо сильнее, чем при простом принудительном кормлении. Положения о тестировании косметики таковы, что животные во многих ситуациях умирают медленно и мучительно. Одна из самых страшных пыток со времен инквизиции заключается в том, что жертве заливают в горло огромные количества воды. Но в наши дни вливание огромного количества лака для волос в горло животным читается не пыткой, а выполнением нормального бюрократического предписания. И какую же информацию дает эта грубая и жестокая процедура? Только ничего не значащая констатация, что большая доза может иметь отрицательное влияние - ибо реальной научной ценности это исследование не имеет.

Как указывает К.Адамсон (K. Adamson), никто из профессионалов не признает ценности экспериментов, которые проводятся в большинстве лабораторий, хотя экспериментаторы выполняют свою работу якобы для блага человечества (22). Подобные так называемые научные исследования на живых животных за последнее время приняли пугающие масштабы. При этом они в большинстве своем совершенно бессмысленны и не имеют никакой практической значимости, говорит Маринелли (Marinelli). Это халтура, из-за которой живые существа испытывают абсолютно бессмысленные страдания. А С.А.Альтман (S.A.Altman) заявляет относительно рабочего заседания по обезьянам, что большая часть исследований проводится людьми, которые явно очень мало знают о поведенческой адаптации их подопытных животных, и еще меньше беспокоятся по этому поводу; поэтому они пришли к "невероятно наивным умозаключениям". Фармаколог Е.П.Лоссоуарн (E.P.Lossouarn) вообще считает опыты на животных с точки зрения науки заблуждением, потому что в них отсутствует смысл, и ведут они к опасным для человека результатам.

Если на результаты опытов на животных взглянуть критически, то с учетом затраты кадров, времени, денег и животных картина будет выглядеть очень удручающе. Хотя экспериментаторы уже много десятилетий с большим рвением ищут причины гипертонии, вывод, что "гипертония как-то связана с почками" (Selecta 16/74) весьма скуден и ни в ко-ей мере не нов. Каждый экспериментатор говорит, что результаты опытов на животных нельзя просто переносить на человека, а отдельные результаты из-за их необъяснимости и, соответственно, противоречивости не имеют решающего значения. Поэтому "дальнейшие исследования покажут…". И те же самые или аналогичные эксперименты повторяют до тех пор, пока результат не сказывается "правильным" (17). "Чистые" исследования превратились в самоцель и средство для самоудовлетворения (MMW 1/76). Даже федеральный министр исследований и технологии обозначает эти ротационные фундаментальные исследования в лучшем случае как трудовую терапию. И еще кое-что примечательно об опытах на животных: Г. Селье (H. Selye) недавно сопоставил результаты экспериментальных работ по инфаркту миокарда, выполненные за последние 10 лет. Их оказалось более 9000. Как мы все знаем, людям это ничего не дало. Напротив, частота инфарктов и смертность от них непрерывно растет.

Банальные выводы, которые делают в своих публикациях многие экспериментаторы, заставляют серьезно задуматься. Кажется, что речь тут скорее идет о своего рода индуст-рии, стремящейся занять рыночную нишу, чем об истинной науке. По-видимому, опыты на животных выполняют функцию алиби, чтобы не пришлось иметь дело с острыми про-блемами современности, такими как, например, рост психосоматических и психосоциальных заболеваний. Они, разумеется, потребовали бы иных посылок, нежели опыты на животных. Кроме того, следовало бы поставить вопрос о соразмерности финансов. Бесконечный и исключительно дорогостоящий рост экспериментальной медицины (в ФРГ ежедневно около 60000 опытов на животных — приблизительно 20 миллионов в год) становится еще более опасным ввиду того, что таким образом у клинических исследователей, институтов, занимающихся практической медициной, а также у больных отнимаются необходимые финансовые средства, то есть, помощь и профессиональные кадры. В 1974 году ведущий токсиколог лабораторий Shell заявил следующее: "Стоимость опытов на животных для индустрии и правительства колоссальна". Точных цифр по Германии нет. Но в США на субсидирование 556 американских лабораторий в 1975 году было выделено 25 миллиардов долларов. 90% этих невероятных сумм ушли на работу с животными.

В одном нижнесаксонском университете, немецком оплоте экспериментов на животных, стоимость для одного пациента в день составляет 480 дойчмарок (D? 17/75). Так 82 группы ученых используют 30 тысяч подопытных животных в год, то есть, 120 в день. Поистине прав был президент Нижнесаксонской ассоциации врачей Г.Юнгман (G. Jungman), когда сказал: "Естественнонаучная медицина выпустила человека из поля обзора". Так, 25-миллионный проект этого университета "Центральная экспериментальная лаборатория" полностью обходит стороной целостную медицину, ориентированную на человека. Безграничность самопознания медицины принимает форму столь же безграничных расходов. Как указывает Дж. Лич (G. Leach), напрашивается мысль, что значительная часть затратной, механизированной медицины оказывается все более неправильной инвестицией.

Большое количество противоречий в экспериментальных работах четко свидетельствует о значительном влиянии так называемого эффект Розенталя на результаты: получается то, что руководитель исследования на основании предубежденности в любом случае ожидал и хотел доказать. К сожалению, на эту субъективную ошибку исследователя в естественнонаучной медицине вообще не обращают внимания. Об аналогичном говорит Дж. Бодамер (J. Bodamer): экспериментальная наука всегда заранее дает ответ по поводу того, что ожидает от объекта исследования, а затем преподносит его как подтверждение. Как полагает В.Гейзенберг (W. Heisernberg), контроль над самим методом настолько изменяет исследуемый объект, что метод теперь не отделим от сущности вопроса. В естествознании человек теперь вместо того, чтобы находить объективную правду, находящуюся под управлением научных законов, просто вновь и вновь сталкивается с самим собой.

С другой стороны, часто проводятся исследования без какой-либо концепции, из чистого любопытства, при этом какая-либо жалость к животным отсутствует. У экспериментаторов вообще состраданию к животным противостоит некий этический вакуум. Г. Селье (H. Selye) пишет о своих экспериментальных работах следующее: "Не имея в виду никаких побочных практических применений, я часто пробовал решить через опыты на животных сложную хирургическую проблему, только чтобы посмотреть, выполнима ли она". Г.Бореа (G. Borea) пересаживал животным зубы в глаза, головной мозг и яичники, просто чтобы посмотреть, а будут ли они там расти. Г.А.Акимова с помощью воды и холодильных камер понижала 56 кошкам температуру тела до 24-26 градусов, и животные в конце концов умерли от судорог. Другие экспериментаторы раздавливали собакам или другим животным отдельные лапы либо все четыре — на научном языке это называется "травматизировать" — чтобы вызвать сильный шок. Ф.Зауэрбрух (F. Sauerbruch), как сообщает Г.Забиш (G. Sabisch), без анестезии разрезал собакам грудную клетку, чтобы пронаблюдать поведение легких под атмосферным давлением. Известно, что Ф.Унтерхарншейдт (F. Unterharnscheidt) без наркоза наносил удары дротиком из пневматического оружия, 46 кошкам и 13 кроликам, при этом животные получали до 160 ударов в голову. Он педантично заносил всю информацию в исследовательские протоколы и указал, к примеру, что одна кошка получила 55 ударов, по 5 ежедневно, и оставалась жива в течение 30 дней. Животное лежало на боку и могло передвигаться, только проталкиваясь боком в лежачем положении. Другая кошка получила 30 ударов по 5 в день и оставалась жива в течение 14 дней, при этом все четыре ее конечности опускались вниз и висели беспомощно и неподвижно. Еще одна кошка получила пять сильных ударов и оставалась жива 108 дней. У кошки постоянно тряслась голова, и только сильные механические раздражители могли заставить ее в течение непродолжительного времени бегать, пригнувшись.

Часто начинающие экспериментаторы ради получения ученой степени делают совершенно обманные опыты и с небольшими изменениями продолжают их на протяжении всей жизни, потому что каждое следующее исследование поднимает новые вопросы. Например, ученый может посвятить свою жизнь воспроизведению эпилептических припадков у кошек, другие разрушают конечности, обжигают большие участки поверхности тела, пересаживают головы или делают головной мозг объектом своей работы; многие из них гордились количеством использованных животных, как, например, Г. Унгар (G. Ungar), который для последней цели обезглавил с помощью гильотины 80 тысяч животных. Находились даже заинтересованные стороны, которые обещали на практике промывание мозга, благодаря его исследованию (22). Опыты на животных гарантируют полную занятость, если карьера началась, то с ними она обеспечена; вивисекция так же хороша, как пенсия. В нашей подборке имеется целый ряд подобных работ. Что представляет собой наука в наши дни? Этим вопросом задается Т.Манн (Th. Mann) и сам дает на него ответ: узкая и жесткая квалификация ради выгоды, эксплуатации и господства.

Последствия таких бездумных экспериментов во внимание не принимают. Детям с нарушениями поведения, у которых подозревали незначительное повреждение мозга, идущее от раннего детства, так называемые "психохирурги" могли делать лейкотомию (рассечение белого вещества мозга). Позже выяснилось, что такие "устранения" могут стать предшественниками криминальных правонарушений, среди которых особенно выделяются преступления на сексуальной почве, акты насилия с нанесением увечий и беспризорность. За искалечение животных последовало искалечение детей. В течение 12 лет Р.Вайт (R.J.White) ежегодно отсоединяет от тел собак и обезьян более 20 голов и поддерживает в них жизнедеятельность. Пересаженная изолированная голова макаки резус неспособна двигаться и издавать звуки, но все слышит, глазами следит за всем и кусает протянутую палку. На вопрос, какую боль испытывает это изолированный мозг, лишенный тела, и обладает ли изолированный мозг сознанием, Вайт испуганно ответил: "Нет, нет, я в это не верю! Мы вообще не думали над тем, есть ли сознание у наших животных препаратов". Вопрос о том, "сохраняет ли изолированный мозг осязание, нас не интересовал" (22). Примечательно и то, что он сказал нам в ответ: "Если Вы думаете о таких вещах, то как Вы вообще можете спать по ночам?"

Мы задаем себе вопрос о смысле тех жестоких опытов и не понимаем его. Или же нам надо искать объяснение в психической структуре подобных экспериментаторов? Кажется, что такие душевные качества как сострадание и альтруизм у них вообще не развиты. Это объясняет поведение гамбургского невролога, который в ходе опытов с кошками своим несчастным жертвам в бешенстве выбивал зубы, когда они начинали обороняться. В одной ганноверской фармацевтической лаборатории мы сами видели, как при исследованиях кровообращения у кошек, зафиксированных в специальном устройстве, было отрезано по пальцу на передних лапах, а из других пальцев шла кровь, и они были деформированы после вырывания когтей. Аналогичные открытия сделал Г.Беклер (G. Bockler, 3): "Я видел животное, у которого все четыре лапы были зафиксированы на столе. Дыхание осуществлялось через насос-мотор. Это продолжалось 16 часов и должно было длиться еще 2 часа. Когда мотор отказал, то ассистентка, обрекшая кошку на долгую смерть, заявила: "Теперь эта падаль сдохла". Еще обращают на себя внимание слова, которые принадлежат руководителю клиники челюстно-лицевой хирургии при университете, где собакам без анестезии перерезали голосовые связки, чтобы они не могли показать свои страдания: "Боль? Микроб испытывает столько же боли, сколько собака!" "Метод Вальтера", который заключается в зашивании пасти, главным образом кошкам, тоже невероятен по своей грубости и жестокости.

С.Т.Айгюн (S.T.Aygun) описывает проверку того, как медикамент действует на матку во время родов: "Представьте себе животное на позднем сроке беременности, с зафиксированными лапами, вскрытой брюшной полостью и маткой, свисающей из живота. После дачи лекарства проводятся наблюдения за движениями матки. Разумеется, это возможно только при полном сознании, потому что любой наркоз парализовал бы весь процесс. Если представить себе эту страшную картину и безмерные мучения животных, и при этом знать, что исследуемый эффект можно столь же эффективно и даже лучше определить на культуре тканей, то становится страшно. И это лишь одно исследование из тысяч других". Это систематическое одичание, которое, по словам Х. Фритше (H. Fritsche), под личиной науки формируется в университетах у биологов и медиков, уже играло историческую роль. Были ученые, которые стояли на страже преступной системы, занимаясь "уничтожением неценных жизненных форм" и опытов в концлагерях.

Российский физиолог И.П. Павлов посвятил себя исследованию так называемых условных рефлексов. Он начал свою работу с опытов на собаках, а затем продолжил на людях. Результаты его исследований заложили основу для полицейских методов вынуждения к признанию, достижения внезапных явок с повинной и изменения образа мыслей, то есть, того, что известно как "промывание мозга" (8). Опыты по управлению поведением человека и животных через импульсы тока восходят к экспериментам с кошками, которые проводил швейцарский физиолог В.Р.Гесс (W.R. Hess). Затем Х.М.Р. Дельгадо (J.M.R. Delgado) начал новую эру стимуляции мозга посредством беспроводной передачи электронных команд. Мрачной игрой кажутся сообщения Дельгадо о том, как он при помощи электродов, имплантированных в мозг, заставил обезьяну совершать определенные действия, и эксперимент повторялся 20 тысяч раз, каждую минуту днем и ночью в течение 2 недель без перерывов. Американский инженер-электрик Шафер (C.R.Shafer) счел "вполне достойной обсуждения с точки зрения прибыли" имплантацию электродов в мозг новорожденным, потому что управляемые электродами дети гораздо дешевле, чем роботы; последние обходятся примерно в 10 раз дороже рождения и содержания ребенка до 16-летнего возраста. Больше половины американских генетиков считают, что целью их науки должно быть выращивание рабочих приспособлений в виде человека с низким интеллектом. А нейрохирурги думают об уменьшении агрессии и склонности к насилию посредством разрушения определенных частей мозга с помощью оперативного вмешательства. Они рекомендуют свои нейрохирургические методы как "средство по борьбе с возможной причиной уличных боев и восстаний негров" (22). Эти рассуждения с устрашающей ясностью показывают направление пути: автоматизация человека, уничтожение личности, выключение воли, управляемый человек (3). Здесь также следует упомянуть намерения военных исследований по выращиванию бактерий, которые присущи определенным расам и которые опасны, например, только для афроамериканцев или индейцев. Согласно последним сообщениям, военно-технические исследователи уже пробовали встраивать в оружие массового уничтожения изолированный мозг голубей и кошек в качестве живого "компьютера" для управления (N. Zu. Ztg. 15. 8. 73). Таким образом, мы приближаемся к будущему по Вайту, который видел возможность выпускать в мир роботов с изолированным человеческим мозгом, "киборгов".

С такими исследовательскими проектами вряд ли можно говорить о "благодетелях человечества". Кроме того, Е.Р. Кох (E.R.Koch) и В. Кесслер (W. Kessler) указывают, что между словами и делами исследователя имеется большая пропасть. Они считают ее важнейшим результатом их работы. Медики часто разрабатывают свою гибкую этику, которую затем при необходимости меняют или создают заново. Во многих областях опыты на людях могут стать нормой (22). У Гитлера с учеными бывали проблемы, но в сегодняшних развитых государствах есть "тип людей, готовых на все, если им хорошо заплатить". Мораль оказывается продажна, и резервной армии ученых достаточно для того, чтобы всегда находились готовые передать сильным мира сего необходимые сведения (33). Самое главное заключается в том, что страшнейшие преступления против человечества происходили в конечном счете через науку, достаточно вспомнить оружие массового поражения и развитие на научных основах современных пыток. В наши дни знак "наука" оправдывает почти все. Deutsche Arzteblatt (43/75) предупреждает: "Границы дозволенного пройдены. Еще 12 лет назад Р.Дж. Вайт из Кливленда начал с того, что стал вытаскивать обезьянам мозг из черепа и поддерживать его жизнедеятельность. Такие эксперименты заставили ученых задуматься над тем, что наука должна устанавливать границы не самостоятельно. Проводятся эксперименты с генами, которые могут привести к таким непредвиденным последствиям, что в начале этого года в США группа ученых потребовала международного соглашения о том, какие запреты должны быть для ученых всего мира".

Роберт Юнгк (Robert Jungk) тоже полагает, что опыты на животных и их постоянный рост дают повод задуматься о сомнительной с этической точки зрения и враждебной по отношении к жизни тенденции, присущей этой сфере исследований. Этичное отношение к человеку и жестокость к животным несовместимы, потому что жестокость к животных органично переходит в жестокость к людям. Слишком рано забылось то, насколько при определенных условиях короток путь от опытов на животных к опытам на людях. Часто задают вопрос, есть ли какая-то правда в одержимости исследователей, которые представлены в литературе и фильмах, и которые в поисках абстрактной, мерещащейся им истины рассматривают людей только в качестве объектов исследования. "Медицина без гуманности", имеющая место при такой философии, нигде не реализовывалась столь же явственно, как при опытах в фашистских концлагерях. Большинство не видят ничего в том, чтобы в ходе экспериментов причинять тысячам здоровых животных страшные муки для спасения нескольких человеческих жизней. Идея о том, что "недолюдей" можно принести в жертву ради спасения якобы лучших людей, есть всего лишь логическое продолжение фашистского образа мыслей, проявляющегося уже при экспериментировании на животных (32).

Происходящее (вслед за опытами на животных) в концлагерях с евреями оправдывалось лицемерными заявлениями о действиях "в высших интересах", это же касается недавних экспериментов на неграх и пуэрториканцах в некоторых американских клиниках, на сиротах, заключенных и пациентах советских психиатрических больниц. Или исследование с 35 беременными женщинами в больнице Хельсинки, когда их инфицировали вирусом, чтобы установить, каким образом он влияет на ребенка в материнской утробе (22). В 1962 году Джон Бэрдон Сандерсон Холдейн (J.B.S. Haldane) прямо заявляет следующее: "Я часто ставил на карту жизнь другого человека в ходе физиологических исследований, и если при этом никто не умирал, то по меньшей мере страдал от длительных нарушений!". А Альберт Сент-Георгий (Albert Szent-Gyorgyi, Нобелевский лауреат, открывший витамин С — прим. ред.) полагает: "Желание уменьшить страдания при проведении исследований имеет наименьшую значимость. Забота о пациентах — это фактор, который мешает выполнению цели исследования". Один гамбургский нейрохирург высказался по этому поводу без сантиментов: "Для констатации смерти доноров органов скурпулезность не требуется. Неизлечимый больной без сознания, несомненно, может рассматриваться как донор органов, и нет нужды педантично проверять, действительно ли он мёртв".

Внимательное отношение к жизни есть непременная предпосылка врачебного гуманизма. А если врач или ученый воспринимает жизнь только как материал, объект, нечто неодушевленное, то сам он теряет человеческий облик. Как говорит Ф. Гартман (F. Hartmann), речь идет об ограничении науки нравственными принципами: не все, что возможно технически, можно претворять в жизнь. "Если врачебное сообщество как целостный институт серьезно относится к гуманитарной миссии, то оно должно подвергать постоянной критике свои научные идеи… вырабатывать своего рода "чутье" к негуманным и античеловечным явлениям, которые возникают вследствие генерализаций, базирующихся на частичных моделях (12).
В своей книге "Наука без человечности" (Wissenschaft ohne Menschlichkeit) А. Митшерлих (A. Mitscherlich) пишет о "притуплении этического ощущения человечности". Затем он указывает, что большинство ученых, которых на Нюрнбергском процессе обвиняли в медицинских преступлениях, были совершенно безупречными исследователями. Экспериментальная естественнонаучная медицина оказывала весьма значительное содействие жестоким преступлениям против человечества. Митшерлих убежден, "что это притупление имеет внутреннюю связь с развитием естественноведческой медицины" (27). Но такая естественнонаучно-экспериментальная медицина имеет место и сегодня в неизменном виде. Она в значительной мере сузилась до естественнонаучной техники и обращается с человеком всего лишь как с объектом. Истоки фашистского мышления следует искать не только в идеологии нацистов, и они продолжают существовать в наши дни. Они имеют основу в эксплуататорской позиции нашего общества и следовании авторитетам. Таким образом, эксперименты С. Милграма (St. Milgram) доказали эту колоссальную зависимость от науки: участники эксперимента были готовы сделать все, даже причинить страдания человеку, если делается это во имя науки (31). Р. Юнгк предупреждает, что самолюбование и извращенность человека не должны больше камуфлироваться как "наука" (R. Jungk, Rier 10/75). Ф. Гартман указывает на то, что возможно, со времен войны — вследствие чувства вины и близости шокирующих, но сухих приговоров, возможно, с более поздних времен — из-за активного подавления развитие ужасов остается фрагментарным. Историю отрицания и подавления коллективной вины, имевшую место в медицине XX века, предстоит еще написать (12).
Если мы посмотрим на значимые провалы и неправильные шаги сегодняшней медицины, то, возможно, усомнимся в том, а есть ли у нас правильная медицина, и нам покажется справедливым высказывание Ортеги-и-Гассета, который назвал сегодняшних ученых образованными невеждами. Павлов, разработавший на основании своих опытов с собаками психологию неврозов, которой по примитивности нет равных, однажды распространил новость, что он через многочисленные эксперименты на животных нашел сыворотку от эпилепсии (6). Бельгиец Х. Ле Компте придерживался мнения, что человек с помощью особого питания способен прожить 1000 лет. Россиянин Л. Комаров считал, что "реальная возможность нашего времени" — это жизнь в 200 или 300 лет. Однако при получении этих реальных возможностей исследователи опирались только на работу с крысами, мышами и рыбами, которым снижали температуру на 8 градусов, которых так морили голодом, что они не вырастали до нормальных размеров. "Британский медицинский журнал" (British Medical Journal) относительно возрастных изменений человеческих кровеносных сосудов пишет следующее: "Совершенно недопустимо пытаться переносить результаты опытов с животными на условия, имеющие место в случае с людьми". Вместе с тем, недавно мы узнали, что происходит при некритичном переносе выводов, сделанных при работе с животными, на человека: ученые Университета Бэйлора в Техасе, экспериментируя на мышах и свиньях, добились хороших результатов через использование компрессионной барокамеры. В 1976 году в Ганновере появился Институт гипербарической медицины. Но спустя всего 5 недель в барокамере этого института умерли 5 пациентов.

В наши дни тот факт, что заболевания связаны с личной биографией, с обстоятельствами жизни и условиями окружающей среды, стал уже азбучной истиной, вместе с тем, медицинские исследования и теории игнорируют его или — в лучшем случае — ставят на периферию. Напротив, механистическая, экспериментальная и, следовательно, далеко идущая установка, опасная для пациента, становится все более заметной. В традиционной медицине фундаментальными исследованиями обычно считают естественнонаучно-технические методы, и только их называют научными. Но это подразумевает непринятие во внимание всех иных концепций исследования, например, психосоматических, и ведет к утрате сложной целостной картины, то есть, именно того, что было бы абсолютно необходимо, например, для объяснения распространенности инфарктов. Еще много лет назад Т. Брохер (T. Brocher) указывал, что "при 75000 смертях от инфаркта ежегодно следовало бы больше интересоваться психосоматическими зависимостями заболеваний". Сегодня смертность повысилась как минимум вдвое. Совершенно очевидно, что Брохер не имел в виду опыты на животных. Ибо через эксперименты на животных невозможно понять почти все человеческие болезни, особенно болезни цивилизации, не говоря уже о поиске их лечения. Здесь скорее требуется новое мышление. И это в очередной раз доказывает тот факт, что стандартные мыслительные схемы препятствуют истинному прогрессу (Е.Хасс - E. Hass).

И медицина имела бы гораздо более оптимистичное будущее, если бы больше внимания уделялось потребностям больных в психологической помощи и психологическим методам лечения. Вместо того, чтобы вновь и вновь воспроизводить сомнительные опыты на животных, чаще всего служащие только удовлетворению тщеславия экспериментаторов, ученым следовало бы озаботиться ростом психосоциальных и психосоматических заболеваний человека. Именно психоаналитики указывают прежде всего на то, что голое естественнонаучно-экспериментальное образование в медицине делает молодого врача слепым к ощущению душевного состояния пациентов и не понимающим связи с психикой. Не играют ли опыты на животных здесь ключевую роль?

Позитивистский метод исчислимости и измеримости являет собой лишь одну из форм науки и пригоден не везде. Объяснение связи с психикой есть другая форма науки. По словам А. Митшерлиха (A. Mitscherlich), позитивистская наука, не допускающая справедливости ничего другого, есть террор. Мы живем в условиях диктатуры измерительных устройств, в смирительной рубашке позитивизма и не отваживаемся отклониться от требования измеримости. Ибо самое важное, самое существенное в жизни не измеримо, это можно сделать только со второстепенными вещами. Когда ученые довольствуются только измерением действия там, где речь должна идти об исследовании истоков, результатом оказывается неправильное понимание науки. Естественнонаучное экспериментирование в сфере жизни закрывает мнимой точностью неверность и сомнительность предпосылок (31). Хотя как раз в научных исследованиях здоровый скепсис, был бы уместнее, чем где-либо еще, в Германии зависимость в науке очень велика. "Посмотрим, что не в порядке — таким заглавием можно было бы резюмировать большое количество заявок на исследовательские проекты во всех сферах, в том числе и в медицине. Исследования проводятся без четкой концепции, без идеи о том, в каком контексте должны находиться ожидаемые результаты. Эта критика относится к сегодняшним исследованиям в целом", — отмечает Нобелевский лауреат Х. Штаудингер ("Medical Tribune", 18/75).

Традиционная медицина, которая принимает во внимание максимум 10% болезней и оставляет 90% врачу общей практики, не смогла объяснить причины или развитие этих 90% психосоматических заболеваний и болезней цивилизации. Она лечит исключительно симптомы, то есть, внешние, измеримые признаки болезни. Техническая экспериментальная медицина наших университетов из-за отсутствия эффективного лечения неспособна остановить рост психосоматических заболеваний и болезней цивилизации. Поэтому неудивительно, что здоровье человека в эпоху поверхностных, зрелищных медицинских успехов становится не лучше, а хуже. В 1920 году процентное отношение числа пропущенных по болезни рабочих дней к общему числу рабочих дней было ниже 2%, а в наши дни оно поднялось до 7-8%. С 1960 про 1973 число госпитализаций возросло на 31,6% (N.?.B. 10/76).

Медики-естествоиспытатели держатся в стороне от серьезных проблем, возникающих в человеческой жизни, потому, что их нельзя постичь с помощью ортодоксальных исследовательских методов, использующихся в естествознании. Было бы невероятно и одновременно недопустимо предполагать, что знания о комплексных системах можно получить посредством исследований простых систем.

Психосоматика, ориентированная на пациента, в любом случае не связана с теорией рефлексов Павлова, с "биологической психологией" В.Р.Гесса (W.R.Hess), с биологией поведения Скиннера (Skinner), Торндика (Thorndike) и другими "теоретиками клеток", но место и значение животных в ней оказывается ведущим фактором для ранга медицинского института и карьеры медика (19). "Самооценка медицины возносится, благодаря успехам, и падает от неудач и ошибок. Так происходит отбор определенных методов, которые вновь и вновь будут служить самоутверждению" (12). Один токсиколог указал, что сегодняшний рост опытов на животных являет собой замену мышления на бессмысленный ряд предписаний по тестированию, навязанный законодателями. Но в научных работах отказываться от мышления — ненаучно. До тех пор, пока экспериментаторы будут действовать исключительно в лабораториях, скудность их подходов не будет заметна. Как считает М. Тюркауф (Th?rkauf), ограниченность представлений не вредит. Но если результаты работы с животными переносятся на человека, то следует задуматься. Министерство просвещения и науки в Вене выпустило доклад об "альтернативах опытам на животных". В нем метод работы с культурой тканей назван слишком тонким, чтобы внедряться повсеместно. То есть, кажется, что ограниченность мыслительных способностей из-за постоянного экспериментирования на животных заметна даже внешне. Поскольку опыты на животных выступают для официальной медицины в роли алиби и таким образом являют собой псевдонауку, то, возможно, причины заболеваний следовало бы искать там, где они предположительно находятся, а не там, где можно проводить опыты на животных.

Односторонняя экспериментальная установка медицины ложится особенно тяжким грузом на больных с психологическими нарушениями, которые сегодня составляют 60% от всех случаев из врачебной практики. Стремление понять всю сложность психических болезней и огромное количество их возможных причин с помощью опытов на животных вполне соответствует наивности, точнее, пренебрежительности, которая проявляется в методах исследования и лечения таких заболеваний, и это приводит к противодействию среди ученых. Есть две формы психосоматической медицины. Первая исходит из целого и пытается распознать болезнь, отталкиваясь от пациента и его истории. Вторая занимается опытами на животных. Последняя неспособна предложить адекватного лечения. А. Митшерлих отрицательно отзывается о наивности этой соматической медицины, действующей таким образом, словно нет никакого иного пути решить поставленную задачу. В ней он видит силу предрассудков, которую оказываются неспособны побороть практические результаты, повторяющиеся вновь и вновь. "Чаще всего в качестве психосоматических исследований предлагаются измерения экспериментальных психических "стрессовых" ситуаций. Психология подобных исследований чаще всего отличается откровенно первобытной примитивностью и являет собой "добровольное понижение" (25). Психологические явления невозможно объяснить через то, что происходит в их рамках на примитивном уровне.
Психосоматические опыты на животных делаются неквалифицированными людьми, объект и методы исследования здесь тоже неверны. Это касается не только психосоматических экспериментов, но и всех соматических опытов на животных, потому что психосоматический элемент не может рассматриваться обособленно и всегда имеет значение. Только вот некоторые исследователи за неимением должного образования и жизненного опыта не могут это понять. К сожалению, такие экспериментаторы не понимают как сложных психических процессов у животных, так и своих собственных эмоциональных реакций и неверного восприятия. В нашем представлении, без таких знаний исследование и лечение психосоматических болезней невозможно. Можно даже сказать, что психосоматика и опыты на животных исключают друг друга, потому что последние оказываются неизбежно связаны с деградацией умственных способностей.

Как уже признавал М.Балинт (M.Balint), медики-естествоиспытатели перед лицом психологических проблем ведут себя несколько наивно и неопытно. "Многие авторы без опыта и подготовки в сфере психосоматики не замечают прогресса в последние три десятилетия и пытаются перевести стрелки часов назад, на время, когда соматические реакции исследовались тщательно, однако эмоциональное раздражение, вызывавшее эти реакции, оставалось почти без внимания (Ф. Александр - F. Alexander). К сожалению, те, кто работает в сфере соматики, всегда довольствуются поверхностными причинными связями. Странным образом, негибкость подобных одномерных соматических методов исследования поддерживают два сильнейших защитных механизма, придуманных человеком, а именно, отрицание и идеализация. Отрицание возможности того, что физические болезни имеют психологический исток, отрицание того, что в ходе экспериментального вмешательства жертве причиняется физический и психический вред, а также идеализация жестоких опытов на животных, хотя их снижают до частичного аспекта соматического и к тому же проводят по модели, не имеющей аналогов.

В фундаментальных медицинских исследованиях почти никогда не учитывается то, что там речь не идет об исследовании простой системы, где изменение одного из факторов дает соответствующие результаты. Скорее там исследуются сложные системы со своими множественными зависимостями. Исследования отдельных причин застревают на краткосрочных результатах и поэтому не дают ни истинных причин, ни истинных результатов. Традиционная медицина оказывается неспособна одолеть как первую ступень медицины, так и первую ступень механико-физических способностей. Потому что каждый следующий уровень требует мышления, выходящее за пределы чистого естествознания; и именно это нарушение границ естествознания оказывается для наших университетов "ненаучным" (21).

До сегодняшнего времени любая часть науки толковала истину так, как это было выгодно для ее интересов. Мышление, направленное на конкретную цель, воспринимает только определенные фрагменты действительности, и теоретик науки А.М. Клаус Мюллер (A.M. Klaus Muller) указывает, что это катастрофа (28). В односторонних экспериментальных исследованиях новые эффекты могут вообще не возникнуть, а потому никто не примет их во внимание. К сожалению, нам недостает теории науки (Г. Пихт - G. Picht) с научным исследованием действительности и надежности используемых методов. Поэтому, чтобы разговаривать с Адорно (Adorno) и Мюллером, в качестве основного мотива остается только приводить отдельные успехи взамен раскрытия комплексных неудач (28). По мнению В. Линденберга (W. Lindenberg), материалистическая наука, которая ведет к слепой вере в ее правоту, связана с чудовищной глупостью, безответственностью, беспощадностью и манипуляциями. Ее результатом становится потеря человечности, бессмысленные жертвоприношения природы, среды обитания и жизни.

Многие известные ученые, такие как, например, Б.Е.Фромм, А.Митшерлих, Ф. Александер, К.Ф. фон Вайцзеккер, Г. Пихт и А.М.К. Мюллер — последние два говорили о настоящей катастрофе в науке — видели в непонимании наукой ее же основ, побочных действий и следствий и в несовременном подходе к науке главную причину кризиса, который поставил под вопрос выживание человечества, и который в наши дни очевиден. Очень важной здесь представляется критика А.М.К. Мюллера, кстати, противника опытов на животных: современные ученые вошли в образ заменителей бога, отпечатанный на науке и на подобии той реальности, на которую он способен. Ошибка заключается в сокращении, а настойчивость имеет место только в тех сферах, где можно работать объективно. Но это инструментальный подход, который никогда не может открыть полную истину. Такая недосказанность приводит к адскому альянсу между медициной и фармацевтической индустрией. Чтобы не допустить появления серьезных сомнений по поводу значительных успехов, обе стороны отказываются от фундаментальных исследований, которые бы показали весь спектр проблем, возникающих при взаимодействии человеческого организма с лекарством. Это при определенных обстоятельствах могло бы дать совершенно невероятные и изобличительные результаты, свидетельствующие об однобокости понимания сегодняшней медицинской биологии (28). Но кто отважится подвергнуть сомнениям нашу восхваляемую технологическую медицину, кто может задать ей вопросы и при этом не навлечь на себя враждебность со стороны заинтересованных в ней кругов ученых, промышленности, а также политики и прессы? "Людская вера в науку, — говорит А.Плак (A. Plack, 29), — дает стимул настоящему произволу ученых, которые якобы по причине так называемой вынужденной необходимости претворяют в жизнь неоаристократическое господство. Там, где под влиянием фрустрации везде проникает дух силы, там же профессионалы, занимающиеся вроде бы исключительно делом, готовят тайный заговор против дилетантов с намерением эксплуатировать их, оказывать на них внимание или просто подвергать их пыткам. Нельзя допустить, чтобы эксперты от экономики и техники осуществляли контроль над государством".

Выше мы подробно рассмотрели сомнительность опытов на животных в науке и исследованиях. Практически все эксперименты на животных не выдерживают критики с точки зрения статистики и науки, потому что они не обеспечивают информации, которая была бы действительна и надежна для человека. Они обеспечивают только функцию алиби для фармацевтических концернов — последние надеются подстраховаться с их помощью. Кроме того, опыты на животных проводятся для получения ученых степеней или ради так называемого азарта эксперимента, при этом никто не думает, а нужны ли они, есть ли в них смысл. Для большей части экспериментов замена не требуется, потому что они бессмысленны либо представляют собой всего лишь повторения. Да, чаще всего они ведут к ошибкам и тормозят прогресс. Для замены оставшейся части есть такие методы как, например, культуры клеток, тканей, органов, компьютерные модели, потому что они либо лучше удовлетворяют условиям человека, либо эффективнее.
В 1933 году Чиабурри (Ciaburri) писал, что если мы можем предложить такую замену опытам на животных, которая имела бы неопровержимую ценность, экспериментаторы больше не смогли бы отговариваться. Таким образом, мы считаем, что их продолжение свидетельствует о склонности гомо сапиенс к извращениям, о росте жестокости и о душевной скудности. Сегодня альтернативы имеются, тем не менее, опыты на животных обрели неимоверные масштабы: во всем мире ежегодно проводят 300-400 миллионов экспериментов, а в ФРГ — около 20 миллионов. Являются ли эти астрономические цифры жертвоприношений серьезным условием научного прогресса, имеют ли эти опыты практическое применение?

Поскольку у нас нет теории науки, позволяющей произвести научную оценку действенности и надежности научных методов, экспериментаторы никогда не оказывались в затруднительном положении, когда бы им пришлось подвергнуть критической оценке их сомнительные гипотезы. Естественнонаучная медицина со ссылками только на измерения, вычеркивая большие области мироздания, не замечая их вообще, делает картину мира суженной. Как отчетливо видно по многим экспериментальным трудам, работа на неподходящем объекте, с использованием неподходящих методов еще не напугала всерьез ни одного ученого. Эти исследователи играют в недостойную игру, которая основывается на чувстве страха и вины, а также на благоговении перед наукой непрофессионалов. Тот, кто умен, точно знает, что медицина такими методами ничего не добилась, кроме растущей все больше череды ошибок. Многих провалов и негативных последствий удалось бы избежать, если бы работу делали не с помощью животных, а с использованием методов, действительных для человека и переносимых на человека. Некритическая вера в науку со стороны дилетантов и печатных органов, к сожалению, позволяет науке вновь и вновь избегать проверки в значительной мере сомнительных гипотез. Выражаясь языком К.Ф. фон Вайцзеккера (директора Института Макса Планка в 1969-80 — прим. ред.), первая задача состоит в том, чтобы заставить ученых почувствовать вину. "Те, у кого этот нет — уже вредители".

Вопреки заявлениям вивисекторов, чтобы критиковать такие экспериментальные методы, "понимание науки" не требуется, тем более что, как верно отмечает Х.Г.Шнайдер (H.G.Schneider), речь здесь идет о недоказанной медицинской теории, и ее рациональный уровень равен дремучей магии. Критика прежде всего указывает на отказ ученых нести социальную и этическую ответственность за свои действия. Дальше Х.Г.Шнейдер пишет, что, ученый, который не соглашается с правомерностью такой критики, основанной на соображениях морали, и не признающий значение этой перспективы, по всей справедливости может считаться узколобым специалистом. Душевная организация этих невежд такова, что они с самого начала эмоционально отклоняют определенные постановки вопросов, не говоря уже об ознакомлении с результатами — с целью убрать проблему с пути, замалчивать ее и преследовать тех (например, защитников животных), кто о ней говорит. В таких делах, которые по своей структуре соответствуют созданию табу у первобытных людей, мы находим выражение потребности наверстать потерянное в сфере социальных и духовных изменений (33), чтобы, опять же, компенсировать душевную скудность, в которую нас завел односторонний рационализм и материализм, эти неверные объекты суррогата религии (М.А. Ягер - M.A.Jaeger).

Личность экспериментаторов

Согласно Г. ван Хаттинбергу (H. V. Hattinberg), участь психоаналитического, точнее, неопсихоаналитического учения такова, что всякий раз, когда его используют, оно воспринимается как нападение. Общественность реагирует на него с насмешками, негодованием и намеками, что все правильное не ново, а новое — не правильно (13). С другой стороны, аналитики трактуют это как неадекватное волнение, противодействие неудобным и опасным выводам. То есть, признак того, что затронута суть дела. Поэтому нельзя не упомянуть о нападениях в ситуации, когда мы используем результаты психологических исследований применительно к вивисекторам. Здесь важно указать, что мы ни в коем случае не намеревались нанести кому-то личное оскорбление — мы всего лишь провели исследование с целью описать и понять причины поведения, которое, по мнению одних людей, вообще не представляет проблемы, а, по мнению других — чудовищно либо в лучшем случае являет собой "защищаемое и поощряемое законом преступление против человечности" (В. Мецгер - W. Metzger).

Если для развития ребенка, особенно для формирования у него чуткости, первостепенное значение имеет взаимодействие с самыми близкими людьми, то есть, с родителями, братьями и сестрами, то второе место после семьи тут занимают его взаимоотношения с животными. Иными словами, на эмоциональном уровне, невзирая на рациональное поведение, человек воспринимает контакт с животными так, как будто он хочет вступить в контакт с человеком (который просто выглядит по-другому). Поэтому, исходя из реакции на животных, можно делать приблизительные выводы об отношении к человеку и наоборот. Положительный и отрицательный опыт, полученный в раннем детстве в семье, переносится впоследствии в большей или меньшей степени на все контакты, к которым принадлежат в том числе и животные. Начальник может подсознательно восприниматься как строгий, всемогущий отец, собака — как угрожающее существо, которое наводит страх, а котенок — как младшая сестра, которая вызывает ненависть вследствие ревности. Кроме того, важную роль играют идентификации. Человек, который в детстве познал оскорбления и обиды, идентифицирует себя, например, с истязаемыми животными или детьми, подвергаемыми жестокому обращению, и отдает много сил и денег, посвящает много времени помощи им. Или же он идентифицирует себя не с жертвой, а с мучителем и преследует слабых и беззащитных, чтобы отомстить. Так животному достается то, что относится к человеку или предназначалось бы для человека, если бы на пути не вставали внутренние трудности. Внутренние проблемы и душевные конфликты в той или иной степени имеют место практически у всех людей, и в наши дни их становится все больше. Они возникают вследствие неправильных отношений между людьми, в результате того, как происходит общение с ними, а также из-за условий нашей цивилизации и нашего социального окружения.

Не претендуя на полноту, мы вместе с К. Хорни (K. Horney) можем выделить три формы основных душевных конфликтов (16).
1. Чрезмерная и навязчивая зависимость от людей, которая характеризуется бросающейся в глаза потребностью в нежности, стремлением цепляться за кого-то и излишней скромностью.
2. Излишнее противопоставление себя людям, которое может характеризоваться враждебностью, соперничеством, потребностью к применению силы и перфекционистским отношением.
3. Излишнее отстранение от людей, которое идет бок о бок с выполнением роли простого зрителя как по отношению к другим, так и по отношению к себе.

Идеальный человек может в нужное время занимать все три позиции, то есть, тянуться к другому человеку, но также при необходимости защищаться и бороться либо при необходимости дистанцироваться. Вместе с тем, многие люди (среди страдающих психическими расстройствами — все) имеют какой-то преобладающий тип поведения на фоне отсутствия других, и он сохраняется в ситуациях, когда такое поведение совершенно неуместно. Поэтому конфликт возникает из-за того, что преобладающее поведение навязчиво повторяется в ситуациях, когда оно неуместно, а противоположные импульсы оказываются подавлены и вытеснены, но сохраняют действенность; поэтому они ведут к устойчивому внутреннему беспокойству. Но преобладающая позиция, то есть, уступчивость, агрессивность или отстраненность, само по себе представляет собой некую попытку решить проблему, попытку, которая порождена внутренней потребностью и дающая возможность человеку почувствовать необходимую для жизни защиту. Поэтому он очень заинтересован в том, чтобы не обращать внимания на эти усилия в противоположном направлении, которые также присутствуют у него, в противном случае ему вновь придется соприкоснуться с базовой проблемой, вызывающей у него панику.

После этого краткого введения в глубинную психологию мы должны озадачиться вопросом, каким образом человек, который более или менее тесно взаимодействует с высокоразвитыми живыми существами, наблюдает их и интересуется их признаками жизни, тем не менее, производит над теми же самыми животными откровенно болезненные и жестокие действия и даже убивает их, не принимая во внимания их потребность жить и вообще не задаваясь таким вопросом, что происходит у такого человека? Как он доходит до подобного? Влияют ли такие действия на его духовную жизнь? Что это за личность? Почему оказывается возможна ситуация, когда большинство экспериментаторов вообще не задаются базовым вопросом опытов на животных, а именно — проблемой морали, личной ответственности, тем, правомерно ли с нравственной точки зрения проведение экспериментов (оставим уж в стороне вопрос о том, что любой опыт, связанный с физическим или психическим вмешательством, представляет собой жестокость для животного). Потому что они в крайнем случае аргументируют это неприемлемостью опытов на людях? Но почему эксперименты на животных с точки зрения морали не вызывают сомнений? Когда вивисектор соглашается с этим вопросом, он вынужден согласиться с тем, чтобы инопланетные существа, более развитые, чем человек, мучили и убивали людей ради исследовательских целей. А если он к этому не готов, то его аргументы представляют собой чистой воды лицемерие, но в них есть некая извращенная логика.

Разумеется, многие здесь возразят: что все это значит? Экспериментаторы — просто циники или просто садисты либо же оппортунисты, которые хотят удобным путем получить титулы и известность в научных кругах. Эти отговорки не совсем неправильные и не совсем правильны. Несомненно, центральные вивисекционные лаборатории в медицинских институтах и университетах автоматически открывают дорогу к академическим званиям. Безусловно, большинство опытов на животных проводится из соображений прибыли, амбиций и по другим оппортунистическим мотивам, но находятся люди, которые делают эти эксперименты до тех пор, пока их жертва не погибнет, и их душевная организация должна позволять им такое, иначе бы они оставили свое место работы или учебы (что происходит не так уж и редко). Или же они всерьез заболевают, чтобы появилась возможность спастись от этой невыносимой ситуации. Бывают даже сообщения о психических болезнях и самоубийствах. Кроме того, идея садизма требует особого разъяснения, потому что ее не следует понимать в общепринятом смысле. Точно так же, к заверениям экспериментаторов, что они делают опыты на животных, порой жестокие, "во благо человечества", надо относиться с большой осторожностью, если мы не хотим оставаться на самом поверхностном уровне.

Кажется, что вся ситуация в нашем обществе благоприятствует вивисекции: крепнущая взаимосвязь между властью и наукой, брутализация общества и науки, одностороннее развитие естественнонаучной медицины и экспериментальной психологии, цензура в СМИ, которая почти полностью заглушает критику на эту тему, непрерывная лесть по отношению к экспериментаторам со стороны крупных СМИ, давление крупных концернов и т.д. Результатом всего этого стало небрежное отношение к данному вопросу, поэтому его не воспринимают как реальную проблему. Вместе с тем, между ситуациями, когда человек об экспериментах на животных только знает и не беспокоится по поводу них, и когда он сам таким образом истязает и убивает животных, есть большая разница. Многолетние наблюдения и исследования поведения показали, что среди экспериментаторов особенно часто встречаются люди двух групп, уже упоминавшиеся люди с преимущественно агрессивным настроем, и те, кто отстраняется. Так, к первой чаще принадлежат хирурги, которые занимаются как экспериментальной, так и клинической деятельностью, а ко второй — ученые, которые проводят опыты на животных в институтах и концернах, без контакта с пациентами.

У ученых с преобладающим агрессивным настроем на основании опыта, полученного в раннем детстве, и событий, имевших место в жизни, сложилось субъективное впечатление, что мир враждебно к нему настроен, и что он должен бороться, чтобы не упустить жизненные блага. Он не обращает внимания на свою собственную агрессивность и враждебность к окружающим, он считает себя реалистом и полагает, что ведет себя естественно. Такой агрессивный настрой редко встречается в открытом виде, он часто прячется за внешней почтительностью и вежливостью. Но его никогда не покидают недоверие к другим — даже если есть явные признаки искреннего расположения. В этом случае он воспринимает окружающих как лицемеров, слабаков или сентиментальных дураков. Он следует к своей цели безрассудно, не думая о том, что нарушает интересы других, и даже не замечая этого. А если все же замечает, то не беспокоится по этому поводу долго. У него нет времени для "сентиментальности" и "эмоциональности" (сострадание это слабость), зато он всегда задается вопросом, что результат даст ему. Причем измеряется это не только в деньгах, но также в почестях, должностях и т.д. Он исключительно честолюбив, категоричен и не принимает никакой критики. У него очень сильна потребность проявлять власть и праздновать победу над другими, будь то люди или животные. Часто для достижения своей цели он использует в корыстных целях других. Нередко он играет роль серого кардинала на заднем плане, руководя всем по своему усмотрению. Его самоутверждение зависит от триумфа над другими. И он испытывает глубокое удовлетворение тогда, когда живые существа подчиняются ему. Вполне логично, что подобные личности часто становятся вивисекторами. Изначально агрессивная позиция сформировалась как защита от предположительно враждебного мира. Поэтому такой человек убил всякую чувствительность, ведь она его ослабляет. Его огрубление достигает страшных масштабов. Он знает только чувство превосходства. Разумеется, в душе он способен на нежные чувства. Но он должен вытеснить все нежность и всякое сострадание, чтобы его мир оставался нетронутым. Без агрессии он почувствовал бы себя беспомощным. Согласно нашим знаниям о психологии, желание иметь власть над другими уже означает садистское свойство. Склонность к садизму возникает при всех серьезных психических нарушениях, а в особенно яркой форме — у людей, страдающих неврозом навязчивых состояний, у враждебных, агрессивных людей.
Следующая попытка удержать свой собственный мир в равновесии и избежать фундаментального конфликта заключается в создании "идеализированного портрета". Это самообман, содержащий грандиозные представления о том, что человек якобы являет собой, но что на самом деле отсутствует. Максимум, что здесь возможно, — частичное понимание этого факта, в случае приложения больших усилий. Кроме того, речь тут идет о несовместимых противоположностях. Хотя такая самоуверенность в значительной степени проявляется внутри, окружающие также легко могут распознать идеализированный портрет. Таким образом, агрессивные вивисекторы, делающие жестокие опыты на животных, мнят себя благодетелями человечества и гениальными учеными, а еще и людьми очень тонкой душевной организации. К. Хорни сообщает об ученом, который выдавал себя за специалиста, серьезно интересующегося своей профессией, прямо-таки за корифея своей области, хотя публикации свои он делал исключительно из оппортунистических соображений, в зависимости от того, какие темы обеспечат ему наибольшую славу (16). Кроме того, подобные люди склонны мнить себя всемогущими. Им непонятно, что их представления нереальны. "Идеализированный портрет" освобождает их от необходимости дальнейшего развития интеллекта. Он предлагает альтернативу истинным идеалам. У агрессивного экспериментатора по отношению к страданиям животных — вакуум, так сказать, белое пятно в духовной сфере.

Отстранившийся человек, то есть, дистанцировавшийся ученый, бросается в глаза боязнью контактов. Он живет изолированно в магическом кругу и избегает живого соседства. У него сильная потребность в независимости и свободе. Он не желает иметь духовную связь с другими ни при каких условиях. Изоляция кажется ему приятной. По отношению к другим и в значительной мере по отношению к себе он берет роль пассивного зрителя, который не может вмешаться, и с которого нельзя спросить. На чужие страдания он тоже предпочитает смотреть как заинтересованный зритель. Он не чувствует ответственности за происходящее с другими и отказывается признавать традиционные ценности. Мораль не имеет для него обязывающего значения. Он очень чувствителен к мнимому принуждению и влиянию. Он изо всех сил старается избегать соревнования и борьбу. Он не хочет сравнивать себя с другими. Также он не придает значения тому, чтобы встать на почву реальной действительности — он охотно избегает объективной возможности перепроверки. Это нетрудно при экспериментировании на животных в медицине, потому что оно ни к чему не обязывает вивисектора и не имеет никаких последствий.

Приятные манеры поведения, которые часто встречаются у отстранившихся людей, часто скрывают их равнодушие и безучастность, а также то, что он часто избегает контактов, ожиданий и требований. Точно так же он не склонен к конфликтам и переменам, которые могут изменить его образ жизни. Он в одинаковой мере отвергает любовь и ненависть. Он не привязывается ни к людям, ни к животным. Чувства его оказываются в значительной мере подавлены. Он не воспринимает их как у себя, так и у других. Его стремление к изоляции это не настоящий суверенитет и не хладнокровие, это оборонительное действие. Он дистанцируется, потому что не выносит никакой близости, потому что не готов к контакту с миром. Он отрицает чувства, потому что боится попасть в зависимость и потерять свою свободу. Дистанцировавшийся человек уделяет большое значение интеллекту. Если в период кризиса у него вырывается наружу подавленная жажда любви или агрессии, то он впадает в панику.
У отстранившихся людей также могут наблюдаться садистские тенденции, например, желание испытывать триумф над другими живыми существами. Ввиду своей склонности к изоляции дистанцировавшийся человек отдает значительное предпочтение непрямым методам порабощения своего окружения, насилия и обмана в нем, то есть, выполняет роль закулисного руководителя. В результате этого агрессивные черты могут проявиться в полной мере в подавленных и потому в неразвитых импульсах и привести к фантазиям об уничтожении и разрушении.

Отстранившийся человек тоже создает свой идеализированный портрет. У каждого человека это происходит по-разному, но всегда представляет собой феномен саморазрушения и резко отличается от реальности. Действительности и возможности оказываются смешаны, ошибки становятся предпочтениями, а мучительный базисный конфликт, который заключается в отношении излишне развитых позиций и радикально подавленных, оказывается растворен в мании величия. Например, отстранившийся ученый таким образом переделывает свою душевную скудность в научную объективность, свою некоммуникабельность и страх перед принятием решения в иллюзию нейтральности и беспристрастности, вместе с тем, он видит себя борцом и добрым филантропом. Это приятное ослепление позволяет ему соглашаться со всем происходящим, не замечать конфликты и избегать развития душевных способностей, связанных со страхом, потрясениями, страданиями и упорной работой над самим собой. Это ослепление точно также не дает ему взрослеть, стать ответственным человеком и выработать в себе чувство самоценности.

Уступающий тип личности с преобладающим расположением к другим представлен среди вивисекторов меньше. А когда он все же здесь встречается, то чаще всего речь идет о так называемых инвертированных садистах, которые заглушили свои связанные с этим импульсы и играют роль, характеризующую его как человека необыкновенно обходительного, привлекательного и непритязательного — то есть, подхалима. Тем не менее, действует он противоречиво, и в его поведении бывают заметны некоторые противоречия, а его стремление к власти над ситуацией проявляется непрямым образом, и не без возмущения садистскими действиями других.

Число опытов на животных растет, и ими все чаще занимаются женщины. По другим структурам их еще не изучили, но значительная их часть принадлежит к настоящему типу, который среди мужчин встречается гораздо реже — тип с превалирующей расположенностью к другим. Подобная женщина нежна, уступчива, жалостлива, слаба и беспомощна. Она постоянно ищет эмоциональной близости, не может быть одна, хочет защищенности и уверенности, у нее повышенная детская потребность в любви, сильная склонность цепляться за кого-то, а также панический страх потерять любовь. Больше всего она хочет, чтобы ее любили, хвалили и поддерживали. Поскольку эти стремления навязчивы и беспорядочны, у нее отсутствует какое-либо понимание людей. Она с восторгом следует за своим начальником или коллегой-мужчиной. Она без какой-либо критики соглашается с его аргументами и фанатично защищает их. Она исключительно подвержена влиянию. Она всех считает выше себя. Она предрасположена к почти мазохистскому повиновению и не считает себя способной ни на что. Она чувствует, что ее притягивает грубая сила. У нее не формируются собственные убеждения. Она бы и не смогла позволить это себе, так как подобное положение вещей способно противопоставить женщину ее окружению, что, в свою очередь, усилило бы ее страхи и пошатнуло бы ее плоскость существования. Точно так же ее страшит личная ответственность. Ее большие ожидания, которые берут начало от ее покорности, чаще всего оказываются разрушены, что в дальнейшем приводит к необъяснимой враждебности или физическим проблемам. Все положительные эмоции, привлекательные свойства, понимание и доброта на самом деле не настолько уж положительны, они не являются истинными качествами личности, они служат ее избыточной и эгоистичной потребности в защите. Опытами на животных занимаются женщины такого типа, потому что их начальник замечательный человек и точно знает, зачем это надо. Или же они переносят на еще более слабых животных свои агрессивные импульсы, жестко подавленные вследствие страха. Кстати, любопытно, что у женщин-экспериментаторов не функционирует материнская модель поведения, приводящая в действие инстинкт защиты и запускающая массовые гуманитарные мероприятия. Этот аспект у них подавлен. У уступающих людей, в том числе у женщин, могут развиться садистские наклонности. Они часто разочаровываются в своей гибкости и удобстве манипулирования собой, и в дальнейшем ведет к мобилизации агрессии и мстительности.

Неудивительно, что все названные нарушения в развитии, неудачные попытки разрешения конфликтов, когда невостребованными или даже выброшенными оказываются такие стороны человеческой жизни как эмоции, то это имеет огромные последствия для личности. Она обедняется, и человек становится душевным инвалидом. Вследствие недостатка внутреннего равновесия у таких людей встречается много страхов, например, страх разоблачения. Он заключается в том, что человек хочет в реальности хочет казаться иным, может быть, лучше, нежели он на самом деле есть. Чтобы эффективно противостоять ему, садистская личность пробует развить в себе искусство обмана. Несоответствие реальности и воображаемого часто ведет к непонятным приступам паники или к неосознанному бешенству, которое может найти разрядку в насильственном поведении по отношению к другим без какой-либо причинно-следственной связи. Дальнейшими последствиями часто оказываются однобокость и эгоцентрическое самолюбование. Например, по мнению К. Хорни, такие люди способны принести в жертву своему тщеславию свое человеческое достоинство. Вследствие нерешенного фундаментального конфликта, пробуждается безнадежность, которая выражает невозможность быть похожим на идеализированный портрет. С ней оказываются связаны бессознательная ненависть к самому себе и презрение к самому себе, причем эти чувства переплетены и влекут за собой дальнейшие серьезные последствия. Чем больше ненависть к самому себе, то есть, агрессия по отношению к собственной личности, тем сильнее желание переместить ее наружу и обрести контроль над другими. Таким образом, агрессия переносится на других, и человек ее защищает с догматическим самодовольством. Это может привести к убийству других живых существ, которые оказываются в роли полномочных представителей. При столкновении с этическими вопросами имеет место "потеря моральной чистоты" (16). Идеалы используются только оппортунистическим образом. От них отказываются, если это кажется выгодным, что доказывает отсутствие истинного идеала. Кроме того, ценности чаще всего бывают не совместимы друг с другом, и это должно обернуться нежеланием их видеть. А прежде всего внимание к правам и нуждам других отсутствует, вместо него есть бессознательная надменность, из-за которой создается ощущение, что все желания можно безнаказанно осуществлять. Границы личности также не воспринимаются. Нет здесь и разумной скромности. Точно так же тут нет истинной готовности брать ответственность за себя или за других и думать о последствиях. Ответственность не признается вообще, потому что из-за самообмана развивается склонность приписывать свои ошибки другим и бороться с ними. Кроме того, подобные люди охотно прячутся в каком-нибудь заведении, которое освобождает их от личной ответственности.

Ввиду огромной важности садистских наклонностей для нашей сферы исследований нам представляется необходимым еще раз отдельно рассмотреть садизм и его разновидности, такие как некрофилия и особенности кибернетических людей.
Хотя садистские наклонности могут проявиться и в сексуальном поведении, и во всех остальных сферах жизни, К. Хорни понимает садизм не просто как выражение извращенного полового влечения, а как невротический симптом, который можем встретиться во всех душевных структурах и представлять собой конечное состояние (об этом уже упоминалось ранее). Ей кажется удивительным, "какого масштаба может достичь садистское поведение, при том, что больной ничего не сознает" (16). "Большая часть того, что они причиняют другим своим повседневным поведением, в значительной степени делается бессознательно". При этом такой человек чувствует себя "реалистом" и считает, что совершать подобные действия и предъявлять притязания — совершенно справедливо. В целом его аргументы настолько искусны, что он вводит в полное заблуждение по поводу своих истинных мотивов как окружающий мир, так и самого себя. К. Хорни видит смысл садистских наклонностей в том, что вследствие глубинных личностных структур и нерешенных фундаментальных конфликтов люди утрачивают надежду, у них может развиться деструктивность, и одновременно они пробуют создать своего рода альтернативную жизнь, в которой они порабощают других и причиняют им вред. Садист чувствует себя отвергнутым и начинает ненавидеть жизнь тех, кто предположительно более счастлив. Если это причиняет страдания другим, то он не один в своей беде. Да, таким образом он обретает чувство собственной неприкосновенности. Он перенес свои страдания на внешний мир. Таким образом, низводя других до уровня жертвы, он может восстановить свое упавшее чувство собственного достоинства. Человек с превалирующими садистскими наклонностями — это в общем-то душевный импотент. Он не может выработать в себе эмоциональной взаимосвязи с другими. Он воспринимает другое живое существо не как субъект, а как заменимый объект, с которым можно обращаться по своему усмотрению. Вследствие душевной скудности ему нужны сильные импульсы, которые бы смогли обеспечить ему триумф, основанный на мщении. Среди экспериментаторов, производящих жестокие опыты, все эти признаки чаще всего проявляются в огромной мере, но данный факт не обязательно означает, что они в полной мере осознают данную тенденцию. Особой формой садистских привычек является игра на чувствах жертвы и манипулирование ими в этом отношении. Многие психологические и психосоматические опыты на животных выражают подобную садистскую потребность. Такому виду психотеррора отдают предпочтение представители уступчивого типа, то есть, так называемые инвертированные садисты.

Сюда же относится и триумф над ситуацией, когда другие разочаровываются в своих ожиданиях. В качестве примера приведем опыт, о котором сообщает Чиабурри (Ciaburri, 6): "При изучении курса экспериментальной физиологии профессору принесли красивую собаку. Ее положили на мраморную доску, и когда она увидела повсюду приготовленные ножи и другие орудия пытки, то почувствовала, что ей предстоит мучительная смерть. Бедное животное начало выть от страданий, поднимать лапу, словно прося о сострадании, и устремлять глаза, полные слез, на своего палача. Но все это означало только потерю времени. Тронутые этим зрелищем студенты молили профессора о пощаде и, в конце концов, предложили ему продать им животное за какую-то сумму денег. Однако все оказалось тщетно. Собаку подвергли жесточайшим пыткам, и на другой день тоже, и в последующие дни тоже, пока она не умерла в страшных муках". Поведение экспериментатора здесь имеет ярко выраженный садистский характер. Ему было нетрудно найти оправдание своему бесчеловечному поведению и "необходимость" для него — как в случае со всеми людьми, у которых преобладает садизм.

Мнение, что внутренняя пустота и безнадежность может развить у человека садистские тенденции и разрушение, имеет еще один аспект. Такой человек не только склонен приписывать окружающим свои собственные ошибки, но также хочет переносить свои собственные страдания на других живых существ. Почему другие должны быть более счастливыми, чем он? Часто немаловажным фактором внутренней пустоты оказывается глубокий, но не признаваемый страх смерти. Поэтому экспериментатор истязает и убивает животных с непроизвольным намерением перенести на них свой страх смерти — чтобы они умерли вместо него. Здесь присутствует ярко выраженный элемент магии. Он надеется таким образом избежать своей собственной участи. Этот мотив остается для него скрытым, и он его отрицает. Вивисектор скорее приводит свои сознательные оправдания, что он должен проводить опыты на животных ради излечения других людей — и опять же в них присутствует сходный недопустимый вывод, переходящий от животного к человеку.

Человек с преобладанием садизма в целом имеет наклонность вырывать жертву из привычных для нее естественных условий и изолировать ее, чтобы она оказалась еще в большей степени в его власти и полностью ему подчинена. Вивисектор тоже поступает так. Одновременно для него это является способом растоптать животное, изменить его до неузнаваемости, обесценить, лишить это высокоорганизованное, чувствительное существо естественного достоинства, чтобы обозначить его как "измерительный инструмент", материал, модель и т.д. и обращаться с ним соответствующим образом. Посредством изоляции и обесценивания аутсайдерская позиция животного усиливается, а безграничное господство над ним растет. Кстати, экспериментатор убежден, что никто не знает животное лучше него, и никто не сможет заботиться о нем лучше, и таким образом он успешно скрывает свою склонность к насилию прежде всего от самого себя. Разумеется, своей жертве он на самом деле дает только то, что позволяет сохранить ее для достижения поставленных целей. Кроме того, многие методы фиксирования, рассечение голосовых складок, так же как и искусственно вызываемый полный паралич при сохранении сознания не только устраняют помехи, но также удовлетворяют жажду власти, помогают выбить жизнь из животного, овеществить его. Для дистанцирующихся людей с садистскими склонностями эта деградация и изолирование играет еще одну роль, особенную. Как известно, он боится эмоциональных связей, сближения и старается их избегать. А если жертва превратилась в по большому счету безжизненную вещь, то такому человеку обращаться с ней легче. Для человека с садистскими наклонностями особый интерес имеет сознание абсолютной власти над жертвой. Кроме того, могут иметь место другие интересы в соответствии с ситуацией момента, например, стремление к прибыли и богатству, наблюдающееся у враждебных и агрессивных людей.

Садизм был очень тщательно и тонко проанализирован Э. Фроммом (E. Fromm). Данный ученый объяснил это явление тем, что жизненные потребности человека не нашли удовлетворения, что он чувствует себя ничтожным и пустым, и испытывает самоутверждение только при совершении жестокости и в страсти, враждебной к жизни. Всем формам садизма присуща "страсть к абсолютному и неограниченному господству над живым существом, будь то животное, ребенок, мужчина или женщина" (9). Проявлять садизм — значит подвергать беззащитное существо боли либо унижениям и преобразовывать ощущение собственного бессилия в чувство всемогущества. По мнению Фромма, это религия душевных инвалидов, всегда находящих себе жертвы, потому что "дети, жены и собаки имеются в наличии всегда" (9). Еще одной характеристикой садистов является раболепие перед вышестоящими людьми либо институтами и авторитарное поведение по отношению к нижестоящим. Поэтому речь идет главным образом о садомазохистском характере. Садист боится неуверенности, все должно оставаться у него под контролем, поэтому он превращает живых существ в вещи. "Или, точнее, живые существа оказываются превращены в дрожащие, пульсирующие объекты господства. Реакции им навязывает тот, кто владычествует над ними" (9).

Нам представляется исключительно важным вывод Фромма, что садистские импульсы могут проявиться либо криминальным образом, либо в рамках так называемой законности. Преступник и садист, действующий в рамках закона, отличаются не столько по духовному развитию, сколько по социальным факторам (10). На легальный садизм, принимаемый обществом, практически не обращают внимания, особенно в случае с наукой, которая к тому же имеет академическую неприкосновенность. Никто не понимает проблемы, которая заключается в том, что привилегированная прослойка общества, относящая себя к элите, прославляет насилие.

По мнению Фромма, наряду с садизмом, еще одной формой злокачественной агрессии является некрофилия (9). Если садист хочет владычествовать и мучить, то некрофил хочет уничтожать и расчленять. В этом случае оскудение личности и утрата нормальных отношений еще более радикально, чем у садиста. Некрофилия — это любовь к мертвым, желание превращать живых в неживые и расчленять их, а также особый интерес ко всему механическому и техническому. Некрофил решает конфликты и проблемы посредством насилия. Поскольку наш технический мир имеет некрофильскую направленность, человек, доминирующий интерес некрофила отнюдь не всегда привлекает к себе внимание, особенно если такому человеку с его стремлением к разрушению живых структур удается не выходить из рамок закона. Излюбленными оправданиями (то есть, предполагаемыми доводами в пользу бессознательных мотивов) таких стремлений является "долг" или необходимость "во благо человечества".
Наконец, еще более серьезную форму отдаления от живых людей представляет собой киберчеловек (9). Он якобы здоровый человек, которому, однако, недостает важных областей, составляющих человечность. У него развито только понимание себя. Кажется, вопрос новых ученых и экономических экспертов существует только для нашего мира, ориентированного на потребление. Его интересует только то, как что-либо функционирует. Этические представления более роли не играют. Ответственность берет на себя руководство. Прибыль решает все. Различий между техническим материалом и живым существом не делается. Подопытное животное превращают в "измерительный инструмент". Живые существа становятся изделиями разового пользования, их продают, расходуют и утилизируют в безличных и анонимных производственных центрах. Киберчеловек, сам того не замечая, превращается в бездушного робота.

Важным представляется еще один аспект: как предполагает Е.-Ф. Сиверс (E.-F.Sievers, 34), в науке и менеджменте групповую работу двигает в значительной мере латентный (бессознательный) гомосексуализм. Под этим в некоторой мере обманчивым выражением не имеется в виду настоящее сексуальное отклонение. Здесь в большей степени речь идет о скрытом гомосексуализме, когда человека в эмоциональных контактах больше притягивает его пол, а женщины не играют важной роли, то есть, мужчина терпит их как своих друзей и отвергает их "эмоциональность". В этом случае подобные команды образуют нечто вроде союза взрослых мужчин и разрабатывают групповую идеологию. Как указывает Г.В.Дикс (H.V.Dicks, 7), такой скрытый гомосексуализм в значительной мере имеет место среди людей с фашистскими взглядами. Часто он идет бок о бок с садомазохистскими тенденциями, которые дают возможность делать вывод о нарушении эмоциональной жизни и отсутствии духовной зрелости, и которые характеризуются уничтожением истинных чувств и идеализацией групповых целей. Люди с фашистским настроем в детстве из-за нужд и лишений не смогли сформировать стабильного чувства собственного достоинства. Внутренней неуверенности противостоит идентификация с властью. Конфликты, связанные с любым развитием личности, вместо решения внутри проецируются на внешний мир. Они переносятся на других, которые должны страдать вместо этого человека. Ответственность берет на себя заведение. Из-за давления властей и собственных нерешенных личностных конфликтов он придумывает группы, объекты ненависти, как их называет А. Митшерлих (A. Mitscherlich), которые располагаются вовне, и по отношению к которым в полной мере проявляются асоциальные формы поведения, при этом совесть человека ничто не тяготит. Ценность жертвы оказывается настолько сильно снижена, что "при жестоком обращении с ней, эксплуатации или убийстве ее не возникает более никаких угрызений совести" (26). Ненависть к другим и к себе — последняя изначально возникает из ненависти к другим — остается вовсе незамеченной, и поэтому совершать безжалостные действия по отношению к жертве становится еще легче. В таких случаях всегда создаются групповые идеологии и приводятся разумные доводы, чтобы оправдать совершаемые дела и обмануть себя или других по поводу истинных мотивов, а именно, проявления бессознательных потребностей (10). В случае с опытами на животных экспериментаторы не указывают истинных отрицательных мотивов, а приводят действенные для общественности положительные доводы, причем даже в случае экспериментов с напалмом (зажигательные вязкие смеси). Как говорит Ф. Хакер (F. Hacker), это следовало бы назвать "обманом относительно содержимого".

Отрицание "эмоциональности" и идеализация разрушительного поведения характерна не только для людей с фашистскими наклонностями, но и для вивисекторов. Сюда же относится покорность господствующему мнению. Обе названные категории людей не задумываются о своих собственных принципах и не ставят их под вопрос. Идеализация опытов на животных и одновременное игнорирование сомнительности их принципов делают возможным практически беспрепятственное проявление тягостных, но запрещенных агрессивных импульсов и жажды всемогущества, которое происходит через использование беззащитности и доверчивости животных. Вследствие этой разрядки агрессии, имеющей место на животных и редко проистекающей явственно и сознательно, экспериментаторы чаще всего производят впечатление особенно любезных, неагрессивных, даже уступчивых людей, которые, разумеется, чувствуют себя уверенно только в команде единомышленников. Их поведение есть жест потакания: им требуется только благосклонность и признание других. Поскольку экспериментаторов, несмотря на их постоянные проявления агрессии, уважают как ученых, поскольку они могут получить ученую степень и исследовательские гранты, особо не напрягаясь, их тщеславие удовлетворяется. Дальнейшего развития при этом не происходит. Они не достигают стадии настоящего нравственного и эмоционального конфликта. У таких людей чуткость и эмоциональное созревание так и остаются в зачаточном состоянии. При более тщательном наблюдении можно заметить, особенно у молодых экспериментаторов, что за внешним приятным поведением, за их образом чего-то недостает. Они действуют, как люди более молодого возраста, у них часто бывает инфантильный внешний вид. У них отсутствуют какие-либо взгляды на бытие, и они не признают трансцедентального, то есть, непостижимого для разума. У них вновь и вновь обнаруживается слепая, некритичная покорность власти и науке, так же как инфантильное желание зависимости и подсознательные попытки оправдания (рационализация), в результате, они не допускают мысли о том, чтобы поставить под вопрос сомнительные положения.

То, что Балли (G. Bally, 2) говорит о государстве, касается и научных исследований. Свободен не индивидуум, а наука. Кто попадает в ее рабство, тот принимает участие в псевдобожественной свободе. Он свободен от всякой традиционной морали. Внемлющий призыву мучает и убивает по заданию науки. Он избавляется от совести вне себя и может себя идентифицировать как славного последователя, обладающего всесилием института, защитой которого он одновременно пользуется. Эта возможность мучить других помогает ему доказать свое могущество самому себе. Чем неуверенней он в душе, чем более необходимо ему такое доказательство. Вера в принадлежность к избранным успокаивает совесть, которую совсем отключить нельзя. Поскольку из неуверенности, страха и бессознательной ненависти возникает ненависть к другим, с такой охотой направляемая на беззащитных, то становится понятно, что у людей, лишенных человечности, чаще всего, по мнению Балли, наблюдаются садистские извращения. Как указывает Г.Е. Рихтер (H.-E. Richter), у них возникает раболепие перед властью и потеря моральной дееспособности (30). Групповое мышление требует лояльного отношения к коллективу, а также одобряет аморальные решения. Хакер (Hacker, 11) подчеркивает, что более всего контроль необходим там, где он не считается необходимым. Возникает жутковатое чувство сходства при чтении о нацистах, испытывающих детскую радость, когда производили расстрел заложников (Дикс - Dicks, 7), и с другой стороны от знания о радостных молодых ученых, которые после пересадки собаке или кошке второй головы, при виде несчастного животного покатывались со смеху. Огрубление чувств, которое указывает на нарушение душевного развития и взросления, в обоих случаях одинаково. Когда человек пытается совершить бегство от собственных нерешенных конфликтов, то примитивные тенденции к агрессии — мишенью для нее оказались животные — проявляются во всей полноте в вивисекционных лабораториях, под надежным покровом групповой анонимности. Потому что беззащитность, к сожалению, часто дает человеку импульс к насилию.

"Мы живем в исполненной манией величия переоценке наших технических возможностей, при этом всякие вопросы о действии новых достижений излишни, потому что они якобы задерживают прогресс", — говорит Т. Брохер (T. Brocher, 5). Возрастающая жестокость науки и возрастающее огрубление человека, несомненно, представляют собой основную причину чудовищного роста опытов на животных. Также нам не следует забывать, что ученые, которые производили страшные манипуляции с людьми, и которых в Нюрнберге обвиняли в медицинских преступлениях, ранее были нормальными, "совершенно незапятнанными исследователями", и что и до сих пор на людях делают безответственные эксперименты, зачастую со смертельным исходом. А. Митшерлих и В. фон —заккер (Виктор фон Вайцзаккер, немецкий врач-невролог — прим. ред.) полагают, что здесь есть связь с односторонней экспериментальной медициной (27).

Поскольку экспериментаторы любят называть себя благодетелями человечества, поскольку по прошествии времени опыты на животных могут органично и почти незаметно могут перейти в жестокие опыты на человеке, и поскольку мы, люди, проявляем страшную покорность науке и готовы ради нее соглашаться с жестокостью даже по отношению к человеку (это показали шокирующие результаты опытов Милграма, 31), то нам представлялось необходимым привести рассуждения о структуре личности вивисекторов и их поведении. Наши выводы, возможно, помогут лучше понять, почему исследователь проводит жестокие опыты на животных, и каким образом совесть вообще позволяет ему делать такое.
У экспериментаторов часто бывает такой тип характера, при котором они ведут себя по отношению к другим живым существам враждебно или с отстраненной безучастностью. У них чувствительность ограничена, а во многих случаях просто отсутствует. Садистские тенденции побуждают его к покорению других живых существ, либо же из-за склонности к некрофилии он стремится их расчленять и уничтожать. При еще более серьезных нарушениях (киберчеловек) он уже не делает различий между неодушевленными предметами и живыми существами, между "измерительным инструментом" и животным и действительно занимается превращением всей жизни в техническую пустыню. Отсутствие уверенности в себе, подсознательная ненависть к себе и страх смерти побеждают его мучить других живых существ, которые в данном случае выступают вместо него самого. Понятно, почему он считает себя честным и "реалистом", и почему он ненавидит "эмоциональность". И, наконец, становится понятно, почему он заверяет, что работает "во благо человечества": эту фразу, спасающую репутацию, диктует ему его идеализированный портрет. Она становится особенно подозрительной, если подумать о равнодушии естествоиспытателя, в ней сразу узнается разумное объяснение: на первый план выдвигаются "разумные" основания для загораживания менее благородных мотивов, таких как тщеславие, стремление к получению прибыли и стремление к власти, которые, однако, не признаются. У таких людей имеет место латентный гомосексуализм, а также склонность к фашизму, они особенно заметны в групповом поведении, в коллективной работе команды ученых. Желание заставить других испытывать свои страдания объясняет, почему среди экспериментаторов имеется не так уж мало евреев — дилетанты чаще всего полагают, что такое вообще невозможно.

Чаще всего вивисекторы — это специалисты, которые развили одну сферу, техническо-экспериментальную, за счет других сфер. Характер и поведение часто напоминают стадию опробований у ребенка либо так называемый период жестокости. Многие экспериментаторы, видимо, застряли на этой стадии опробований и вообще не достигли стадии той стадии развития, когда происходит этическое различение. У них также очевиден магический элемент, который в просвещенный век обычно занимает место религии. Если смотреть с такого ракурса, то опыты на животных кажутся продолжением архаических культовых принесений животных в жертву, а экспериментатор, проводящий их, преодолевает свой страх болезни и смерти, когда причиняет животным страдания и убивает их. Такой вид механизма подавления особенно заметен в случае с экспериментаторами; сюда относится отрицание агрессивных порывов и собственнических инстинктов. Экспериментаторы нередко держат домашних животных. Это служит успокоению подавляемого чувства вины и представляет собой как будто магическое заклинание, чтобы успокоить богов мщения убитой жертвы.

Интересно то, как целый ряд экспериментаторов реагирует на вопрос, почему они выбрали эту профессию. Их ответ звучал следующим образом: "Из-за радости от эксперимента". Такой ответ заставляет подумать, что у них нарушено развитие эмоциональной сферы и отсутствует эмоциональная чувствительность, что у них склонность к извращениям, а душевная зрелость отсутствует. Примечательным оказывается девиз гамбургского профессора. Его кабинет, в котором он десятилетиями производил жесточайшие операции на кошках, украшают слова: "Главное, что работа доставляет удовольствие!" Подобные экспериментаторы способны даже посвятить свои труды о жестоких опытах "в благодарность" своей матери — причем здесь, несомненно, речь идет о в некоторой мере болезненной привязанности к матери. В целом многочисленные посвящения в трудах на тему экспериментов отличаются немалым инфантилизмом и, соответственно, покорностью, а также безразличием. Брохер (Brocher) высказывает сожаления, что душевное развитие осталось далеко позади знаний о технических функциях и комбинациях (5). Е.Р. Кох (E.R. Koch) и В. Кесслер (W. Kessler) тоже полагают, что биомедицинские исследования не обращают решительно никакого внимания на этические ценности. Добрые чувства, такие как сострадание, оказываются попросту подавленными, а внутренние конфликты не решаются. Но "личностный конфликт принадлежит… к сущности этического прогрессирования к зрелости" (7). Таким образом, неудивительно, что один из самых существенных, основополагающих вопросов экспериментирования на животных, а именно, вопрос морали, вообще не поднимается, что уж говорить о его исследовании. "Кажется, что из-за энтузиазма специалистов по поводу научных исследований мы случайно забыли подвергать сделанные открытия контролю с точки зрения этики", — подчеркивает Брохер (5). В результате все экспериментальные исследования с животными имеют в своей основе насилие над ничего не подозревающими, беззащитными существами и жестокое обращение с ними. Все время приходится иметь дело с полным пренебрежением жизнью и страданиями животных, что абсолютно несовместимо с моральным обликом ветеринара — а экспериментаторы есть и среди них. Мы уже подробно обсудили сомнительность оправданий. Впрочем, "хорошая" цель не исправит плохих средств. Холодное, мертвое совершенство, характерное для киберлюдей, отражается в гетто вивисекционных лабораторий. Обезличенное, обесцененное подопытное животное стало одноразовой вещью, измерительным инструментом. Только очень малое число фармакологов, физиологов и прочих медицинских исследователей способны отвергать опыты на животных и противодействовать соответствующему групповому мышлению. Они принадлежат преимущественно к научной элите. Разрушение становится делом техники, и выполняют его в стерильных условиях. Массовое уничтожение превращают в совершенный производственный процесс. Поскольку страдания животных оказываются с трудом распознаваемы, даже большинству зоозащитных организаций легко игнорировать или, что еще хуже, принимать подобные гетто и таким образом идти в унисон со всеобщей покорностью науке, принося в жертву всякую личную сознательность.

Список литературы

1. Aygun, S. T.: Der Gebrauch der ZGO-Methode an Stelle von Tierversuchen. Basel 1971. Anwendbarkeit der ZGO-Methode in medizin, und biolog. Untersuchungen. Basel 1970. Possi-bilities of Applying Cell, Tissue and Organ Culture Techni-ques in Medic. and Biolog. Research, in Progress Without Pain. London 1973.
2. Bally, G.: Zur Anthropologie der Kriegszeit. Schweizer Archiv f. Neurol. und Psych. Bd LXI
3. Bockler, G.: Streiflichter. Nurnberg 1965
4. Brautigam, W., Christian, P.: Psychosomat. Medizin. Stuttgart 1973
5. Brocher, T.: Sind wir verruckt? Stuttgart 1973
6. Ciaburri. G.: Die Vivisektion. Dresden 1937
7. Dicks, H. V.: Der intraperson. Konflikt und der autoritare Charakter, in Jungk Ft., Mundt, H. J.: Weil wir uberleben wollen. Munchen 1970
8. Doucet, F. W.: Sadismus und Masochismus. Munchen 1967
9. Fromm, E.: Anatomie der menschl. Destruktivitat. Stuttgart 1974
10. Fromm, E.: Revolution der Hoffnung. Stuttgart 1971
11. Hacker, F.: Aggression. Wien 1971
12. Hartmann, F.: Arztl. Anthropologie. Bremen 1973
13. v. Hattingberg, H.: Psychoanalyse, in Birnbaum, K.: Die psychischen Heilmethoden. Leipzig 1927
14. Hayflick, L.: Cell Substrates for Human Virus Vaccine Preparation - General Comments. Nat. Cancer Inst. Monogr. 29 1968. Human Virus Vaccines: Why Monkey Cells? Science 176 1972
15. Hoff, F.: Kritische Betrachtungen zu Grundprobl. der Krankh.-lehre, in Vom arztl. Denken und Handeln. Stuttgart 1956
16. Horney, K.: Unsere inneren Konflikte. Stuttgart 1954
17. Horrobin D. F.: Die Wissenschaft ist unser Gott. Dusseldorf 1973
18. Jungk, R., Mundt, H. J.: Maschinen wie Menschen. Munchen 1969
19. Kisker, K. P.: Mediziner in der Kritik. Stuttgart 1973
20. Knapowski, J.: In Vitro Techniques in Medical Experimentation, in Progress Without Pain. London 1973
21. Koetschau, K.: Medizin am Scheideweg. Ulm 1960
22. Koch, E. R., Kessler, W.: Am Ende ein neuer Mensch. Stuttgart 1973
23. Lohmann, M.: Wohin fuhrt die Biologie? Munchen 1970
24. Martin, J., Normann A. R. D.: Halbgott Computer. Munchen 1970
25. Mitscherlich, A.: Krankheit als Konflikt 1 u. 2. Frankf. M. 1969
26. Mitscherlich, A. u. M.: Die Unfahigkeit zu trauern. Munchen 1968
27. Mitscherlich, A., Mielke, F.: Wissenschaft ohne Menschlichkeit. Heidelberg 1949
28. Muller, A. M. K.: Die praparierte Zeit. Stuttgart 1972
29 Plack A : Manipulierung des Menschen und Menschenwur-' de, in Lobsack, T.: Zu dumm fur die Zukunft. Stuttgart 1971
30. Richter, H. E.: Lernziel Solidaritat. Hamburg 1974
31. Richter, H. E.: Fluchten oder Standhalten. Hamburg 1976
32. Rosenfeld, A.: Die zweite Schopfung. Dusseldorf 1970
33. Schneider, H. C: Die Zukunft wartet nicht. Stuttgart 1971
34. Sievers, E.-F.: Bilder der Neurose heute. Bern 1971
35 Vogler, P.: Theorienbildung in der Medizin, in Gadamer, H. G., Vogler, P.: Neue Anthropologie 2. Stuttgart 1972
36 Watzlawik P : Wesen und Formen menschlicher Beziehungen, in Gadamer, H. G., Vogler, P.: Neue Anthropologie 7. Stuttgart 1974

Книги по теме:

Большой медицинский обман. Ганса Рюш / Hans Ruesch. Naked Empress, or the Great Medical Fraud

Убийство невинных. Ганс Рюш / Hans Ruesch. Slaughter of the Innocent

Тысяча врачей мира против экспериментов на животных. Ганс Рюш / Hans Ruesch. 1000 doctors (and many more) against vivisection

Жестокий обман. Роберт Шарп / Sharpe R. The Cruel Deception

Наука проходит испытания. Роберт Шарп / Dr Robert Sharpe. Science on Trial

Что Вы всегда хотели знать об опытах на животных. Взгляд за кулисы. Корина Герике, доктор ветеринарных наук / Gericke C. Was Sie Schon immer uber Tierversuche wissen wollten. Ein Blick hinter die Kulissen

Мифы об опытах на животных. Бернхард Рамбек, доктор естествознания / Der Mythos vom Tierversuch, von Dr. Bernhard Rambeck

Эксперименты на животных и альтернативы

Фильмы по теме:

Подопытная парадигма

Гуманное образование в странах СНГ

Болевой шок. В России запрещён наркоз для животных

Ваш комментарий

Вернуться к началу

Наверх